Прямое попадание

— Не надо ссориться, девчата, это ни к чему не приведет, ссоры еще никому не украшали жизнь. Поступайте как хотите, а только я своего решения менять не буду. Не обижайтесь, но я, правда, иначе не могу, честное слово…

К удивлению Насти, девчата выслушали ее на этот раз вроде с пониманием, а потом, бестолково потоптавшись, тихо, очень даже тихо, разошлись по своим углам, а потом и вообще из землянки — время было завтракать, а за опоздание в строй — в столовую девчат на аэродроме водили только строем — могло нагореть: их мать-начальница, сержант Глафира Шерстобитова, следила за этим строго.

И Настя осталась в землянке одна — она сегодня была дневальной и позавтракать могла после, «по расходу». Устало опустившись на койку, она долго сидела неподвижно, уставившись незрячим взглядом на дверь, за которой скрылись девчата, и ни о чем не думала. Потом вдруг, решительно тряхнув головой, быстренько засучила рукава, вооружилась веником с тряпкой и начала с таким проворством и неистовостью все тут по порядку чистить, мыть, скоблить и вытирать, что землянку вскоре стало не узнать. А когда делать снова стало нечего, опять безвольно, словно этот порыв надорвал ей силы, опустилась на койку и сидела будто окаменелая до тех пор, пока где-то поблизости от землянки не раздался крик «летят» и не послышался рев возвращающихся с боевого задания бомбардировщиков.

IX

Вот как бы, наверное, все это было. Во всяком случае, могло быть.

… Когда последний самолет коснулся колесами земли, зарулил на стоянку и над аэродромом снова нависла тишина, волнение девчат, высыпавших встречать полк, достигло предела. Рев моторов как-то еще подбадривал их, глушил тревогу, а тут вдруг — почти полная тишина, и они, точно лишившись единственной в этом случае поддержки, уже не знали куда себя деть. А оттого что не знали, начинали то искать что-то в карманах гимнастерок, то бледнели, то, наоборот, вспыхивали и принимались, как бы невзначай и уже не таясь друг от дружки, прихорашиваться, пуская по кругу осколок зеркала, который захватила с собой предусмотрительная Вероника, то опять, как бы устыдившись своего волнения, напускали на себя самый бесшабашный вид, будто им все теперь было трын-трава.

Но хуже всех, пожалуй, чувствовала себя Настя. Как только выпрямились в полный рост деревья и травы, пригибаемые тугими струями винтов и пластавшимися над ними длинными телами самолетов, как только летчики двинулись со стоянки в их сторону, чтобы пройти в отведенные им землянки, она уже начисто расхотела давать лейтенанту Башенину бой и торжествовать над ним победу. Замер рев моторов, смолкла их последняя нота — угас и воинственный пыл Насти, хотя еще минуту назад она была полна отваги высказать этому лейтенанту в лицо все, что она о нем думала. Насте теперь ничего уже не хотелось, как только уйти отсюда куда-нибудь поскорее, чтобы только никого больше не видеть и не слышать — ни лейтенанта Башенина, ни своих ужасно трусивших, хотя и делавших вид, что им все нипочем, подружек, ни чистого неба над головой — ничего. Но не осмеливалась — это был бы новый вызов девчатам, во всяком случае, девчата это истолковали бы именно как вызов, и поэтому она крепилась, стояла как все, выдерживая характер до конца.

И лишь Глафира, мать-начальница этих радостно возбужденных и одновременно трусивших девчат, высокая и нескладная девица старше всех тут возрастом и чином, по-прежнему продолжала оставаться несокрушимой, как монумент. Правда, появление полка на аэродроме не могло не оживить и Глафиру, Глафира тоже понимала, что теперь-то они тут заживут наконец как люди — полно, напряженно и интересно, то есть как и положено жить фронтовому аэродрому. А без самолетов, рева моторов, без снующих от стоянки к стоянке автостартеров и водо-, маслозаправщиков, без летчиков, возвращающихся с заданий, без тревог и переживаний за них — какой это аэродром, так, одно название, а не аэродром. Но вот волноваться и переживать, как сейчас волновались и переживали девчата, Глафире было не дано, потому что лично для себя от прилета полка бомбардировщиков Глафира ничего, кроме добавочных забот и хлопот, не ожидала, понимала, что эти прилетающие летчики вовсе не про нее, что не ей придется считать с ними звезды в ночном небе, не ей встречать рассветы и слушать разбойничье щелканье соловьев по утрам, на то тут найдутся другие девчата, не ей чета. Но это ее, по правде, не задевало, да и задеть не могло-Глафира знала себе цену и потому вполне довольствовалась одной службой, которую любила до самозабвения. Но сказать, что Глафира сейчас не понимала девчат, было бы несправедливо. Девчат Глафира не только понимала, но и жалела, но жалела как-то однобоко, может, по-казенному, то есть так, как только может жалеть человек, которому самому эти вот муки и страдания неведомы. Поэтому когда она увидела, что ее храброе войско уже готово окончательно пасть духом, скомандовала с великодушием: