Придворное общество

VII

Становление и эволюция придворного общества Франции как следствия смещения центров власти в обществе в целом

1.

Всякая форма господства является выражением некоторой социальной борьбы, закреплением такого распределения власти, которое соответствует исходу этой борьбы. Момент этого закрепления, состояние общественного развития при возникновении режима оказывается при этом определяющим для его специфической формы и его дальнейшей судьбы. Так получилось, что, например, прусский абсолютизм, который приобрел устойчивую форму значительно позднее и окончательно включил феодальную знать в систему своего господства намного позднее, чем абсолютизм французский, в ходе этого закрепления и включения мог создать такую институциональную конструкцию, для которой в пору рождения французского абсолютного режима еще отсутствовали предпосылки не только в самой Франции, но и во всей Европе.

Этим двум абсолютистским системам господства предшествовала борьба между королями и феодальной знатью. В этой борьбе знать как во Франции, так и в Германии утратила свою относительную политическую самостоятельность, но то, что были способны и что хотели сделать с нею в XVIII веке короли Пруссии, не было похоже на то, что могли и хотели совершить с помощью новоприобретенной и требующей новых гарантий власти французские короли в XVII столетии. Здесь обнаруживается явление, наблюдаемое в истории довольно часто: страна, развившаяся в каком-либо отношении позднее, принимает и образует при решении институциональных проблем более зрелые формы, чем другая страна, которая до сих пор ее опережала. Многое из того, что мог создать в своей стране Фридрих II, — например, характер введенных им чиновничества и администрации — получило свой аналог во Франции только благодаря Революции и позднее Наполеону; они, в свою очередь, также сумели решить во Франции проблемы, с которыми Пруссия, а за ней и Германия справились лишь значительно позже. Для судьбы, для «физиономии» наций имеет чрезвычайно большое значение, когда — а это всегда означает в то же время и как

в них ставятся и решаются те социальные проблемы, которых не минует ни одна крупная западноевропейская страна. Короли отнюдь не стояли в стороне от этой исторической судьбы. Она диктовала им проблемы и задачи, она направляла их природные дарования в том или ином направлении. В чем-то эти поставленные судьбою задачи их душили, а в чем-то — давали им возможность развернуться в полную силу. И короли, как каждый индивид вообще, были подвержены действию тех принуждающих факторов, исток которых заключается в феномене взаимной зависимости людей. Даже их неограниченная власть была выражением и следствием этих факторов.

2.

Конечно, очень многое побуждает нас к тому, чтобы считать королей людьми, стоящими вне общественной судьбы и вне переплетений общественных отношений, потому что они, как кажется, не принадлежат непосредственно ни к одному общественному слою своих народов Во всяком случае, мы бываем склонны объяснять мотивы и направления их действий и поведения только их личными качествами — например, врожденными задатками. Бесспорно, в прежние времена их место в социальном поле, имеющиеся у них возможности для реализации своих личных качеств — короче, тип их включенности в общественное целое часто был весьма неординарным. Но по-своему и они были включены в сеть человеческих взаимосвязей. Каждый король, или ряд королей, являлся частью определенной общественной традиции. Независимо от того, были ли эти короли великими или незначительными, образ их поведения, тип их мотиваций и целеполаганий был в каждом случае сформирован их специфической социальной биографией, их отношениями к тем или иным социальным слоям и поколениям. Некоторые из них — например, Наполеон I или Фридрих II Прусский — стали инициаторами социальных преобразований или трансформации государства, поэтому их мотивации и тип их поведения как властителей в эпоху слома традиции были неоднозначны. Между тем другие правители могут быть однозначно отнесены к тому или иному типу, как, скажем, французские короли эпохи старого порядка: они по типу своего поведения, по своим мотивациям, своему этосу были и остались придворными аристократами, представителями того социального слоя, который нам потому только приходится негативно и бесцветно обозначать как слой без трудового дохода, как нетрудящийся слой, что буржуазный язык нашего времени придал соответствующим положительным качествам оттенок предосудительности.