Приключения бодхисаттвы

– Ну, во-первых, до Ташкента там еще очень далеко, во-вторых, в Ташкент ты все равно не проберешься – там надо через линию фронта идти, – сказал Ганцзалин.

Аркадий махнул рукой: ништо, доберусь. Его посадили на заднее сиденье «фиата» и поехали. Дорога на этом участке была изрядно разбита, так что все внимание Загорского уходило на то, чтобы объезжать рытвины и ямы. Ганцзалина же одолевали мрачные мысли о грядущем полете через линию фронта. Это предприятие, и с самого начала казавшееся ему сомнительным, с течением времени стало выглядеть все более и более опасным. Он уже готов был пробираться через линию фронта ползком, лишь бы не садиться в аэроплан – такой нестойкой и опасной казалась ему летучая машина. Может быть, Нестор Васильевич, как бодхисаттва, не боится летать по небу, может, ему это даже привычно. Но он, Ганцзалин, не бодхисаттва, крыльев у него нет, и если аэроплан упадет, он так шмякнется о землю, что костей не соберешь – в прямом и переносном смысле.

От мыслей этих безрадостных его отвлек какой-то странный звук с заднего сиденья. Ганцзалин поворотился назад и, прямо как Загорский, поднял брови. Аркадий опустошил один из их мешков с красноармейским продовольствием и теперь сидел, откинувшись на сиденье. Глаза у него осоловели, живот был оттопырен.

– Ах ты…

Ганцзалин вырвал у мальчишки почти пустой мешок, заглянул внутрь.

– Вот сволочь, сожрал наше мясо!

– Всё? – озабоченно спросил Загорский, сбрасывая скорость.

– Всё, – развел руками Ганцзалин.

– Однако! Там ведь было добрых пять фунтов. Это может быть просто опасно для ребенка.

Мальчишка длинно и бесстыже рыгнул. Нестор Васильевич хмуро оглянулся на него.

– Ты что, босяк, наделал? Понимаешь ли ты, что у тебя может быть заворот кишок?

Аркадий сыто засмеялся и сказал, что мясо уж больно вкусное было, никак не удержаться. Загорский велел Ганцзалину забрать с заднего сиденья второй мешок и приглядывать за мальчишкой – вдруг ему сделается плохо.

– Плохо не будет, – заявил Аркадий, – и не такое едали.

Было ли красноармейское мясо хорошего качества, или просто у мальчишки был луженый желудок, но никаких видимых последствий обжорство Аркадия не возымело. Он только просил не ехать слишком быстро, потому что тогда живот трясется и ветры наружу просятся.

Желая отвлечь мальчишку от бесконечных разговоров о животе и испускаемых ветрах, Загорский стал учить его кричать голосами разных птиц: сойкой, сорокой, совой.

– Зачем это, – не понимал беспризорник, – мне и так неплохо.

– Язык птиц – тайный язык, – объяснял ему Нестор Васильевич. – Если вы условитесь с товарищами, никто вас не поймет. Например, ухнул ты филином два раза – это значит: я тут, мне нужна помощь. Сорокой затрещал: понял тебя, берусь за дело. Любые сигналы так можно передавать, а никто и не догадается.

В Тюмени на городской площади они остановились. Ганцзалин вылез из машины и отправился разговаривать с извозчиками насчет обстановки в городе: фронт был уже близко, и следовало соблюдать осторожность. Не потому, конечно, что они боялись прорыва Колчака, а потому, что местные власти уж очень сильно тут сторожились, и без документов постороннему человеку было и шагу не ступить. Воспользовавшись передышкой, куда-то намылился и Аркадий. Загорский подумал, что не надо бы его отпускать, мальчонка уж больно шустрый, как бы в беду не попал – но того уже и след простыл.

Вскоре вернулся Ганцзалин.

– Дела неважные, – сказал он. – Город считается прифронтовой полосой, тут действует комендантский режим. Это значит, на каждом шагу проверяют документы. Без проверки местной ЧК даже в гостиницу не поселишься. Может, вообще здесь не останавливаться? Заправимся да и поедем дальше. Станем на постой в какой-нибудь деревне. А нет, так тоже ничего. Пока не так уж и холодно. На худой конец, отъедем в поле да и переночуем прямо в авто.

Нестор Васильевич задумчиво кивнул.

– Документы у нас в порядке, – сказал он, – однако ты прав – не стоит испытывать судьбу. Найдем парнишку да и поедем.

– Вы правда его в Тобольск хотите везти? – спросил Ганцзалин. – Все-таки фронт, стрельба. Может, лучше здесь оставить?

Загорский отвечал, что здесь не лучше. Все равно он будет рваться в свой Ташкент, так пусть лучше мы его лишние двести пятьдесят верст провезем, чем он будет опять невесть с кем якшаться. А в Тобольске поговорим с Тухачевским – может, он найдет, куда парнишку пристроить.

Ганцзалин кивнул и стал высматривать Аркадия. Впрочем, долго искать не пришлось. От дальнего конца площади послышался рассерженный рык:

– Ты что же делаешь, щенок? Ты, значит, свою родную пролетарскую власть обокрасть желаешь? Да знаешь, что я с тобой могу сделать за это по законам военного времени? Знаешь?!

Загорский только головой покачал: именно этого он и опасался.