Приключения бодхисаттвы

Младший лама не выдержал и бросил на Загорского восхищенный взгляд, Однако старший, напротив, нахмурился и попросил описать внешность Тринадцатого далай-ламы. Нестор Васильевич подробно описал ему, как выглядит тибетский первосвященник. При каждом его слове младший лама кивал, но лицо старшего оставалось неподвижным.

– Есть ли у вас какое-нибудь другое имя кроме вашего европейского? – спросил он.

– Китайцы и тибетцы знают меня под именем Дэ Шань, – отвечал Загорский.

Морщины на лбу старшего ламы разгладились, и он поклонился Загорскому, но это не был прежний льстивый и ничего не значащий поклон, этот поклон, как показалось даже Ганцзалину, был исполнен какого-то особого смысла.

Спустя полчаса после того, как ламы ушли, Загорского и Ганцзалина перевели из камеры в дом китайского купца, убитого при штурме Урги. На замок их больше не запирали, однако во дворе оставили караул из десяти казаков – для их же, как сказал казачий урядник, безопасности.

Ближе к ночи арестованным принесли не жидкую тюремную баланду, а хорошо прожаренную баранью ногу и картошку, печеную на углях. Сказали, что это подарок от барона Унгерна.

– Угощение скромное, но вкусное, – заметил Загорский, садясь перед огромным блюдом.

Не успели они закончить, как явился наконец и сам барон. Вид у него, как им показалось, был несколько смущенный.

– Добрый вечер, господа, – сказал он, постукивая себя тростью-ташýром по сапогу. Ташур этот, по слухам, он часто применял для наказания провинившихся солдат и даже офицеров. – Прощу простить за подозрения в ваш адрес. Вы, господин Загорский, действительно тот, за кого себя выдаете, это подтвердили мне и тибетские наставники, которым я полностью доверяю.

Нестор Васильевич вежливо наклонил голову.

– Судя по всему, вы действительно прибыли с миссией от Далай-ламы, – продолжал Унгерн. – Разумеется, я не спрашиваю вас о подлинной цели вашего приезда, хотя мне как новому хозяину Урги это, признаюсь, было бы чрезвычайно интересно и важно.

– Барон, вы все узнаете в свое время, – отвечал ему Загорский.

Унгерн раздраженно дернул усом: было видно, что ответ ему не понравился, но он все же сдержал себя.

– Я бы очень хотел знать, как обстоят дела у моей спутницы, английской журналистки Мэри Китс, – продолжил между тем Загорский.

Барон поглядел на него несколько недовольно и затем сухо объявил, что с ней все в порядке. Китайцы хоть и не давали англичанке свободы передвижения, но держали ее во вполне комфортных условиях, в доме одного русского офицера, которого незадолго до штурма Урги посадили в тюрьму.

– Чем же не угодил китайцам этот офицер? – удивился Загорский.

– Тем же, чем и все наши соотечественники, – отвечал барон. – Китайцы боялись, что здешние русские возьмут мою сторону и устроят восстание в самый неподходящий момент. По этой причине почти всех русских мужчин посадили под замок. Их почти не кормили, и когда я их освободил, выглядели они весьма скверно. Некоторые из них согласились пойти ко мне на службу. Другие, однако, выразили желание уехать. Они, видимо, считают меня просто бандитом.

– Это неудивительно, – отвечал Загорский. – Слава о вас идет весьма недобрая. Или на вас клевещут и вы человек не только образованный, но и гуманный?

– Я воин, – отвечал Унгерн сухо, – я живу и действую как воин. Я не щажу своих врагов, но не щажу я и друзей, если те ведут себя, как предатели.

Он оглядел почти уже пустой стол и пригласил Загорского совершить загородную верховую прогулку.

Загорский посмотрел за окно, где сгустилась ночная тьма, и спросил, не слишком ли поздно для прогулок.

– В самый раз, – отвечал барон. – Ночью на поверхность выходят силы зла, а я люблю смотреть врагу прямо в глаза.

Нестор Васильевич улыбнулся и пожал плечами: как будет угодно любезному хозяину.

Загорскому подали не мохнатую монгольскую лошадку, а благородного ахалтекинца гнедой масти. Сам барон восседал на черном арабском скакуне, которого почти не видно было во тьме, так что у посторонних наблюдателей могло возникнуть фантастическое ощущение, что Унгерн просто парит в воздухе. Нестор Васильевич мельком подумал, что так вот и возникают мифы и легенды.

На выезде из города Загорский заметил несколько фигур, сидевших на крышах домов.

– Это кто такие? – спросил он. – Дозорные?

– Нет, – отвечал барон односложно. – Это штрафники. Они будут сидеть там, пока не осознают свою вину. Женщины и выпивка – вот что способно погубить любую великую идею. И, надо сказать, с успехом губит. Однако я льщу себя надеждой, что моей идеи это не коснется.

– Какова же ваша идея, против которой бессильна даже выпивка? – улыбнулся Загорский.