Приключения бодхисаттвы

Это со стороны Унгерна было ошибкой – в угрожающих обстоятельствах Загорский действовал мгновенно и не думая. Сделав два огромных скользящих шага, он на миг исчез из поля зрения барона и, согласно учению Кулака восьми триграмм[17], материализовался уже за спиной собеседника. Хрустнула вывернутая рука, барон взвыл, револьвер со стуком упал на пол. Стиснув зубы, барон напряг все свое худое, закаленное годами испытаний жилистое тело, но силы были не равны, его словно бы медведь взял в объятия. Казалось, легкое усилие – и позвоночник барона переломится, как тростинка.

– Роман Федорович, – увещевательно проговорил Загорский, – прошу вас успокоиться. Дайте мне минуту, и я все вам объясню.

– Ни минуты и ни секунды, – скрипнул зубами Унгерн. – Вы немедленно отпускаете меня, а я обещаю, что смерть ваша будет быстрой и сравнительно безболезненной.

Нестор Васильевич, продолжая держать барона железной хваткой, покачал головой. Его такие условия не устраивали, и он снова обратился к Унгерну с просьбой выслушать его.

– Дайте слово, что если я вас выпущу, вы не станете в меня стрелять, – сказал он.

Однако барон не собирался никому давать никакого слова. Напротив, он поднял правую ногу и с силой опустил ее на плюсну Загорского, крикнув:

– Ко мне! На помощь!

Спустя мгновение дверь распахнулась, и в комнату вбежали есаул Хоботов, капитан Дмитриев и два казака. Однако за недолгое это мгновение Загорский успел подхватить револьвер Унгерна и теперь упер его прямо в висок барону. На Нестора Васильевича глядели четыре пистолета, но лицо его даже не дрогнуло.

– Клянусь богом, – сказал он, прикрываясь бароном, – одно движение – и я убью его!

– Вы не убьете, – сказал барон, сохраняя удивительное хладнокровие, – иначе ваши сообщники умрут в страшных муках. Вы знаете, кто такой подполковник Сипайлов?

Загорский посоветовал ему не запугивать всех вокруг, а побеспокоиться лучше о себе. Не было ничего проще, чем за пару секунд разрядить револьвер в четырех врагов. Но давало ли это ему решающее преимущество? Двор полон казаков и бурят, его не выпустят живым.

– Стреляйте! – крикнул барон казакам. – Чего вы ждете, это приказ!

Лицо у есаула Хоботова дрогнуло, и Нестор Васильевич понял, что сейчас прозвучит выстрел.

– Стойте, – сказал он. – Я сдаюсь!

И бросил револьвер на землю. Секунду помедлив, отпустил барона. В тот же миг его окружили казаки и крепко взяли под руки. Унгерн повернулся к Нестору Васильевичу, с силой сгреб его за лацканы.

– Я вас… – сказал он, обжигая его тусклым огнем из глаз, – я вас собственными руками… Револьвер мне! Капитан Дмитриев сунул ему в руку револьвер.

Внезапно Нестор Васильевич легким движением стряхнул с плеч повисших на нем казаков, сбросил халат, рванул на груди сорочку. На плече его чернела причудливая ракушка.

– Что? – крикнул Унгерн, отступая. – Что это такое?!

– Позовите ваших тибетских лам – они скажут, что это, – отвечал ему Загорский. – Я действительно посланник, но не Тухачевского, а Тринадцатого Далай-ламы Тхуптэ́на Гьяцо́.

– Вы лжете! – скрипнул зубами барон.

– Позовите лам.

Несколько секунд Унгерн размышлял, потом велел увести Загорского, проводив его злобно-растерянным взглядом.

Спустя пятнадцать минут Нестор Васильевич и Ганцзалин уже снова сидели под замком в холодной каменной камере.

– Вот так освободили, – сказал помощник, усмехнувшись. – Видно, и на старуху бывает проруха.

– Если ты намекаешь на мой возраст, то намек неуместный, ты не моложе меня, – отвечал Нестор Васильевич. – Если же ты полагаешь, что мы потерпели неудачу, подожди еще хотя бы полчаса.

– А если нас просто расстреляют? – спросил Ганцзалин.

– Все равно это будет не раньше ночи. Но этого не будет, нужно просто подождать полчаса, в крайнем случае – час.

Ждать, впрочем, пришлось несколько дольше. Ламы заявились в темницу ближе к вечеру. Это были два бритых тибетца средних лет, беспрестанно кланявшихся, щуривших глазки и заискивающе улыбавшихся.

– Однако, – шепнул Загорский Ганцзалину, – вот это лам нам сосватали. Боюсь, от этой публики большого толку не будет. Унгерн, похоже, довел их до состояния рептилий, они теперь кланяются всему свету.

Нестор Васильевич специально говорил по-английски, чтобы ламы не поняли, однако один, который помоложе и потолще, бросил на них быстрый взгляд. Ганцзалин, заметивший этот взгляд, отвечал, что просвещение – зло. Раньше все говорили только на своем языке, и был, если верить преданиям, золотой век. Теперь один проходимец знает кучу языков, но ничего, кроме забот, это не приносит.

Еще немного покланявшись, ламы обратились к Загорскому со смиренной просьбой показать им свою татуировку. Нестор Васильевич без лишних слов распахнул ворот. На левой стороне груди, ближе к плечу, красовалась загадочная ракушка. Ламы переглянулись.

– Где вы сделали эту татуировку? – спросил тот, который постарше.

– Мне сделали ее по приказу нынешнего Далай-ламы, – отвечал Нестор Васильевич. – После того, как я побывал в бардо абсолютной сути.