Принц и Лишний

Стоило директору протянуть руку к часам, как под грохот падающих стульев, моя зарплата еще немного подросла. Сначала Гимней стал беленьким, но не пушистеньким, а потом сереньким, но не полосатеньким. Прокашлявшись, оттягивая ворот нарядной рубашки, утирая пот, текущий по тройному подбородку, Бог Бескорыстной Любви  молча сидел на полу и с ужасом смотрел на эталон из палаты мер часов, который показал ровно девять. Правильно, молчание – золото. А мне уже пора!

***

Судить о красоте дворца я могла исключительно с точки зрения обладателя съемной квартиры. А именно с завистью и грустью. Возле распахнутых дверей, откуда доносилась музыка, стояли слуги в белоснежных ливреях, раболепно кланяясь всем входящим. Да так усердно и низко, что под конец дня они могут смело соревноваться с грузчиками, у кого сильней болит спина и пресс. Очень тяжелая работа.

Пройдя вместе с партией разодетых гостей, несущих коробки, цветы  и свертки, я тут же попала в эпицентр огромной человеческой воронки, которая вращалась вокруг девицы в розовом платье, окруженной горами подарков и цветов.

«Лучший твой подарочек это  – я!» – обрадовался песец, глядя на мои пустые руки. Да. Неловко получилось. Наемному Дедушке Морозу, между прочим, подарок в мешок вкладывают родители! Мне стало неуютно. И пока я рассматривала гостей, мой взгляд остановился на имениннице. Принцессе было самое место на обложке, но не модного журнала, а буклета: «Повидло и джем полезны всем!». Упитанные ручки распаковывали очередной подарок, на пухлых щечках появлялись ямочки, а поросячьи глазки бегали от одной коробки к другой, не зная, какую схватить следующей. Преимущество отдавалось коробочкам с розовыми ленточками.

И тут, разворачивая очередной сверток, принцесса подняла голубые глаза в обрамлении светлых ресниц и увидела на меня. Через пару секунд, с поросячьим визгом, она бросилась в мою сторону, с размаху врезавшись в мою грудь и требуя, чтобы я ее обняла. Она ощупывала меня, как медкомиссия новобранцев, чтобы в итоге поставить печать: «Годен»!  И это не смотря на кажущуюся недоработку в виде плоскостопии, легкого сколиоза и традиционной  женской ориентации…  Но не важно! Годен, так годен!

– А почему ты сегодня без лютни? Ты же с ней никогда не расстаешься! – жалобно проскулила принцесса. Подозреваю, что  я – новая ступень в эволюции любителей акустики санузла,  поэтому моюсь исключительно со своей балалайкой, аккомпанируя себе прямо под душем. Балалайку, между прочим, я намыливаю отдельно. – Ты что, не будешь мне петь? Неужели ты ничего не сочинил в честь моего дня рождения?

Я что по одухотворенному лицу или по шапочке с пером должна догадываться  о том, что у меня трактирно-дорожное музыкальное образование?

– Ты уже дописал свою песню про меня? – принцесса смотрела на меня масляными глазками. Ее широкий, вздернутый нос напоминал мне свиной пятачок.

Король и королева, заметив меня среди гостей, переглянулись. Глядя на маму и папу, я поняла, что папин пятак – это лучшее, что мог предложить закон Менделя. Мама – королева, благородным профилем смахивающая на птицу–тукана, что-то прошептала папе-королю.  Я хотела подойти к ним и поговорить, но меня уже на буксире тащили в неизвестном  направлении.

– Я жду! – воскликнула принцесса, шмыгнув пятачком. – Читай свои стихи про меня!

Под ложечкой засосало. Александр Сергеевич Пушкин уже прицелился в мою сторону, закрыв один глаз на отсутствие у меня какого-либо таланта.

– Я помню чудное мгновенье, передо мной явилась ты! Как мимолетное виденье, как гений чистой красоты! – выдала я первое, что пришло мне в голову. АС русской поэзии закатил глаза.

– А почему я – привидение? Я же не умерла! И почему я – Гений? Я – не Гений, я – Орелия! И что? Красота бывает грязной?  – удивилась принцесса, явно не оценив мою пятерку по литературе. – Нет, этот стих мне не нравится! Хочу другой!

– Из-под таинственной, холодной полумаски, звучал мне голос твой, отрадный, как мечта, светили мне твои пленительные глазки и улыбалися лукавые уста,  – продекламировала я, и тут же на помощь к Пушкину поспешил помятый моей памятью Лермонтов.

– Я что? Лук ела? – принцесса дыхнула на меня. – Да не ела я лук! Почему же ты говоришь «лукавые уста»? Непонятные стихи! И неправдивые! Я вообще лук терпеть не могу!

На помощь к Золотому веку русской поэзии поспешил Серебряный век. А следом за ним и все остальные, которых подкидывала мне услужливая память. Мешок бисерных метафор был встречен не с поросячьим визгом, а с недовольным хрюканьем.

– Не гляди на меня с упрёком, я презренья к тебе не таю, но люблю я твой взор с поволокой и  лукавую кротость твою… – продекламировала я, глядя на то, как Орелия теряет терпение.

– И снова про лук! Ну чего ты заладил! Лук-лук! И при чем здесь мой вздор и  проволока? – округлила глаза принцесса, не слыша мои пояснения. Или у меня что-то с дикцией, или…  Есенин попросил у Пушкина пистолет.