Принц Шарль-Жозеф де Линь. Переписка с русскими корреспондентами

Были у императрицы все прекрасные, то есть все великие свойства Людовика XIV. Сходствовала с ним щедростью, празднествами, пенсиями, приобретениями, роскошью. Двор свой содержала лучше, ибо ничем театральным и преувеличенным не грешила. Зато смесь мундиров военных c пышными азиатскими нарядами тридцати различных народов вид имела внушительный. Не столько тратя, Людовик себя почитал nec pluribus impar[594], а Александр — сыном Юпитера Амона[595]. Речи ее без сомнения драгоценны были. Но сама она им по видимости значения не придавала. Внешнего обожания не требовала. При виде Людовика XIV все трепетали. При виде Екатерины II все успокаивались. Людовик от славы хмелел: Екатерина ее искала и добывала, но головы не теряла. А было от чего во время триумфального нашего и романического путешествия по Тавриде — нескончаемой феерии с сюрпризами, эскадрами, эскадронами, иллюминациями на каждом шагу, волшебными замками, садами, ради императрицы разбитыми за одну ночь; было от чего посреди побед и почестей, когда видела она у своих ног валахских господарей, кавказских царей, лишившихся престола, семьи гонимых государей, которые у нее помощи или убежища просили. Не вскружилась у нее от всего того голова; на поле Полтавской битвы

[596] услышал я от нее: «И вот на чем держатся империи: один день все решает. Не сделай шведы той ошибки, на какую вы, господа, мне указали, мы бы здесь не стояли».

Ее Императорское Величество о роли рассуждала, какую должна в мире играть, но знала, что сие всего лишь роль. Пришлось бы ей другую роль играть в другом звании, так же хорошо бы ее исполнила благодаря своему здравому уму. Но роль императрицы лучше шла к лицу ее, к походке, к величию ее души и к огромности ее гения, столь же обширного, что и империя, коей она управляла. Она себя знала и знала цену заслугам. Людовик людей выбирал по вдохновению или склонности. Екатерина выбор совершала на свежую голову и каждого человека на место ставила, ему подобающее. Часто мне говорила: «Не могу без смеха видеть, как пугается генерал или министр, когда я с его врагами милостиво обращаюсь. Но мне-то, думаю, они не враги. К их услугам прибегаю, потому что есть у них таланты: а прочие мне смешны, коли полагают, будто откажусь я от услуг тех, кого они не любят».

Часто даже милости оказывала попеременно то одним, то другим, и оттого все они усердие удваивали и за собой больше следили. Именно насчет всех этих способов себе покорять, но самой никому не покоряться, написал я ей однажды: «Сколько разговоров о кабинете петербургском! Между тем не знаю я кабинета более крошечного, ведь всего-то в нем несколько дюймов. Простирается он от одного виска до другого, от переносицы до лба

»[597].

Покидая одну из губерний, ею посещенных, и уже садясь в карету, продолжала императрица осыпать тамошних жителей похвалами, благодарностями и дарами. Я ей сказал: «Кажется, Ваше Величество всеми этими людьми премного довольна. — Вовсе нет, — отвечала она. —

Но я хвалю очень громко, а браню очень тихо»[598].

Всегда произносила она добрые слова, и я могу таковых тысячу привести: но никогда острых слов не произносила[599]

. «Разве не правда, — спросила она у меня однажды, — что вы от меня никогда игры словами не слышали? Вы не ожидали, что я так глупа?» Я ей отвечал, что, по чести говоря, почитал нужным в разговоре с ней всегда ум свой брать на изготовку, что она себе все позволяла и с истинным фейерверком сходственна: и что больше мне по душе ее небрежная беседа, которая возвышенной становится, лишь только доходит дело до прекрасных страниц истории или государственного управления, до эпизодов трогательных или великих.