Принцип неопределенности

— Нет. Только для выполнения своих миссий. И подумай, сколь обесценивается любой дар, как только ты превращаешь его в обыденный инструмент. Можно даже и забыть, для чего же его можно использовать по-настоящему.

— Вроде игры в карты? — усмехнулся я. — Или пазаак исключение? Не пошлый азарт, приправленный жаждой наживы?

— Такова цель, поставленная передо мной учителем. Это входит в рамки дозволенного.

— Кем дозволенного? И кто устанавливает правила? — я, как всегда устремился к сути дела. Мне стал интересен источник его иллюзий.

— Верховный совет. И местные советы, которым подотчетен, — перечислил Реван.

— Джедай не может быть сам по себе? Свободен? Насколько это вообще возможно, разумеется, — усмехнулся я легкому и эфемерному слову, несовместимому ни с нашим свинцово-тяжким бытием ни с далеко не новыми выводами нейрофизиологии.

— Бывает, кто-то решает, что готов и должен продолжать путь в одиночку, но для этого нужна либо величайшая выдержка, либо такая же гордыня. Бывает и необходимость. Если рыцарь прав — его поймут. Но это случается редко — всегда можно оступиться, и товарищи должны быть рядом. Это наша страховка от того, что ты не пойдешь не тем путем.

— Оценивая себя сам, всегда ошибаешься? — спросил я.

— Да. Одно из множества правил кодекса. Но это не только контроль, но и поддержка. Всегда можно рассчитывать на помощь… А ты мог бы достичь немалых успехов, случись состоять тебе в рядах нашего Ордена. Но, я уверен, что это глупое предположение — тебе же это не интересно? — задал он риторический вопрос. На лице не дрогнул ни один мускул, лишь промелькнула почти искусственная улыбка. Проявилась и вновь растворилась в воске лица. Только пытливый, слегка ироничный взор оживлял застывшее, как глина древнегреческой маски лицо.

— Нисколько, — тем не менее, ответил я. — Кучкуетесь, значит. Боитесь потерять социальную обусловленность… И как часто вы повторяете эти мантры? — ехидно спросил я.

— Достаточно. Обдумываем, — нисколько не смутился Реван.

Заведение смертельно напоминало то, которое я посетил в Коррибане. Только линии стен обволакивали зал еще более причудливо, а истертые песчинки времени не шуршали под ногами. Приглушенный свет плавно перетекал безымянными оттенками по столам и одурманенным лицам. В дымчатом свете играл одинокий причудливый саксофонист. Музыкант выдувал печально-тягучий звук, проникавший сквозь грубую ткань плаща. Игравшая на синтезаторе девушка аккомпанировала ему.

— Навевает печаль. Ты пришел сюда веселиться? — спросил Реван. — Это очень неординарный клуб.

— Скорее хорошо провести время. Когда я пью, то становлюсь грустным. Стадия веселья проходит неощутимо быстро. Да я и не стремлюсь на ней задержаться. Тут подходящая атмосфера для полного погружения в алкогольный дурман, — я осмотрелся. — Как раз для меня.

— Джедаи, кстати, не погружаются в «алкогольный дурман». Наш разум всегда должен быть ясным. — сказал он недовольно, или же мне так показалось — Или не прибегая к древним образным конструкциям и согласно последним трактовкам кодекса «биохимия центральной нервной системы должна быть в природной норме», — я вздернул бровь, услышав далеко не гуманитарное определение, Реван, заметив интерес, пояснил. — Отчасти эта громоздкая фраза была введена Верховным Советом, после того, как я уточнял о допустимости для джедая ноотропных препаратов, или векторной генетической перекодировки биохимии мозга. Про киберимплантацию я даже и речи заводить не стал. Но вопрос с алкоголем куда проще — мы трезвенники.

— Неужели в этом месте не возникает желание погрузиться в зыбучий песок безделья, рассеять все мысли, оставить тяжелые думы и просто упасть в объятья пустоты? Отрешиться от вечного хаоса внешнего мира, найти в себе силы признать всю бессмысленность его суеты? — спросил я его, прикрыв глаза и погружаясь в музыку, естественный для меня ход, чтобы ощутить едва заметные колебания Силы. — Вступить на дорогу саморазрушения — единственный осознанный путь в мешанине абсолютно случайных событий. Застыть, замереть в бесконечном падении в никуда, потеряв всякую связь с реальностью, не ощущая даже ее саму, распадаясь на эмоции, идущие только лишь из самой темной глубины, отдельные атомы в океане пустоты? Дождаться, когда исчезнут все цвета и внешние, навязанные стремления. — я говорил медленно, вслушиваясь в спокойную мелодию, почти потеряв мысль, начатую мной и может так ее и не закончив. Но важны не слова. Я улыбнулся, и открыл глаза, увидев нужное мне. — Но не надолго — затем, мы как обычно свернем на свой абсурдный путь — я буду искать ответы на вопросы, разрешить которые находясь в оковах собственного сознания, скорее всего невозможно, а ты будешь стараться, чтобы этот мир не стал еще хуже, чем он есть. Чтобы энтропия росла где-то в ином месте, а в известном тебе пространстве происходили только замкнутые циклы.

— Я тоже это чувствую. Возможно в том виноват ты, возможно здешняя атмосфера, — сказал он, — но это место для потерянных душ, а не джедая, имеющего четкую цель. Это опасное проявление слабости.