Приручить Сатану

Открыв и закрыв шкаф ещё несколько раз, Ева поняла, что это бессмысленное занятие и избавиться от надоедливого голоса в голове не получится до следующего приёма лекарств. Попрощавшись с Писателем, который в творческом порыве буркнул в ответ только что-то тихое и неразборчивое, Ева отправилась бродить по этажам в поисках Шута. Шут на то и был Шутом, что с ним вряд ли когда-нибудь могло стать скучно: он постоянно шутил и вытворял всяческие трюки, прямо как в цирке, балагурил, не упускал возможности позаигрывать с девушками, так же как и сбежать из больницы. Его шутки были действительно смешными, а смех искренним, и даже Амнезис, человек по натуре пессимистичный и склонный к унынию, рядом с ним начинал улыбаться. Шут вёл свои «представления» в прямом смысле слова круглосуточно: после насыщенного дня, в течение которого у него ни на мгновение не закрывался рот, Шут засыпал и продолжал «концерты» ночью, а именно громко разговаривал во сне или даже ходил по больничным коридорам. Казалось, что нет ни одной души, способной устоять перед обаянием Шута и не улыбнуться его юмору, но именно ею когда-то стала Ева. Дело в том, что однажды Дуня рассказала девушке причину подобного поведения: до того, как Шут попал в больницу Николая Чудотворца, он действительно работал в местном цирке; на одной из репетиций произошёл несчастный случай, после которого у Шута диагностировали синдром Туретта*. Доподлинно неизвестно, травма ли спровоцировала у Шута его генетическое заболевание, или это было совпадение, однако с тех пор Шут вёл представления не в цирке, а в стенах больницы Николая Чудотворца.

Первое правило, которым всегда пользовалась Ева, было таким: если хочешь найти Шута, он сам тебя найдёт. Это правило пока ещё ни разу не подводило её, и, побродив минут пять по коридорам больницы, Ева наткнулась на него в холле, где, надо сказать, бывала довольно редко, в отличие от Шута. Шут стоял за железными турникетами и показывал собравшимся за оградой детям представление, в котором он, кажется, о чём-то спорил с собственной рукой. Неизвестно, чувствовал ли Шут на себе мрачный взгляд охранника, который, по всей видимости, уже успел познакомиться с ним и его плутовскими выходками, но вёл он себя, как обычно, непринуждённо, развлекая всех вокруг и себя в том числе. Ева остановилась неподалёку и, облокотившись плечом о стену, с лёгкой улыбкой на лице стала смотреть на его ужимки и прыжки. «Детям нравится, а это самое главное», — подумала она, и в тот же момент кто-то из взрослых позвал детей за собой; Шут махнул им на прощание рукой и только тогда увидел Еву.

— Да ну, — протянул Шут и, сделав в воздухе антраша**, опустился рядом с девушкой (стоит отметить, что Шут всегда ходил, будто танцевал: в его случае это было одним из проявлений синдрома Туретта). — Скажи честно, ты всё-таки решила бежать со мной.

— Надеюсь, ты не особо расстроишься, если я скажу «нет», потому что меня выжили из палаты собственные тараканы.

— Снова кровать кишит шестилапыми существами?

— Нет, на этот раз пончики с червями, — от мысли о сегодняшнем несостоявшимся завтраке Еву передёрнуло.

— О, так ты голодная? Могу угостить тебя прелестными котлетами из опарышей, — как ни в чём не бывало продолжал Шут, ловко уворачиваясь от щелбана Евы. — Заморишь червячка.

— Благодарю, не стоит, лучше сходи со мной на четвёртый этаж и посмотри, кто сидит в шкафу.

— А кто сидит в шкафу на четвёртом этаже?

— Вот ты мне это и скажешь.

Путь обратно до четвёртого этажа был долгим, в основном из-за Шута, который лазил по всем поверхностям, каким только можно, и перекидывался «парой слов» буквально с каждым встречным. Вообще, манера общения Шута была довольно своеобразной, как, наверное, и любого, обитающего в этих стенах: на первый взгляд он был абсолютно нормальным человеком, привыкшим шутить и радовать людей вокруг; затем, когда речь заходила о чём-то более серьёзном, это начинало мешать и даже раздражать, потому что, конечно, Шут не мог «выключить» свою болезнь в нужный момент. В этом была его главная беда: даже когда он хотел погрустить, даже когда его изнутри разъедало глубокое горе, он не мог перестать веселиться, и тогда происходила «перезагрузка»: психика не выдерживала давление, на глазах выступали слёзы, шутки становились всё более и более истеричными, пока, наконец, его смех не смешивался с рыданиями и его не уводили в палату, где он мог побыть один, без необходимости постоянно кого-то смешить.

— Больница устраивает для малышей праздничный концерт, и меня пригласили туда играть Папагено, — похвастался Шут, шутливо кланяясь прошедшему мимо главврачу.

— Что ж, тебе очень пойдёт. В этом году решили поставить «Волшебную флейту»?

— Да, чему я очень рад — немного отдохнём от «Щелкунчика» и «Лебединого озера».

— И ты уже начал репетировать?

Шут засмеялся.