Присяжный заседатель

– Значит, так. Вы хотите знать, что будет дальше с вашими произведениями. Думаю, Инез упомянула о моих японских друзьях. Это бизнесмены – будем называть их так. Я часто делаю для них подобные приобретения. В девяти случаях из десяти они остаются довольны моим выбором.

Энни спрашивает:

– Они покупают произведения искусства для дома или для офиса?

– Иногда произведения искусства так и остаются на складе. Бывает и так, что я просто посылаю фотографию, а само произведение остается у меня.

Энни ничего не может понять.

– Они что, даже не видят оригинал?

– Понимаете, я должен вам объяснить, как это происходит. Эти люди – не такие уж ценители прекрасного. Они умны, дальновидны, прекрасно разбираются в бизнесе. Но от искусства достаточно далеки. Вы знаете Японию?

– Нет.

– Современное искусство там сейчас в большой цене. Оно как лотерея – стоимость не фиксирована, подвержена резким взлетам и спадам. Это как бы игра на бирже.

– Я ничего в этом не понимаю.

– Ну хорошо, я обрисую вам ситуацию. Для примера. – Он придвигается к ней чуть ближе. – Предположим, некий мистер Кавамото оказывается в долгу у мистера Окита. Кавамото – богатый предприниматель. Окита – тоже предприниматель, но несколько иного сорта. Он – якудза. Якудза – это вроде мафии, но без бандитизма, без насилия. Мистер Окита – человек воспитанный, культурный, уважаемый. Как может мистер Кавамото вернуть свой долг? Деньгами нельзя – это привлекло бы внимание налоговой службы. И тогда он дарит мистеру Окита произведение искусства. Допустим, работу молодой скульпторши из штата Нью-Йорк. Цена произведения невелика – полмиллиона йен. На наши деньги это пять тысяч долларов. Но мистер Окита все равно глубоко тронут – дело не в стоимости подарка, а во внимании. Затем, как это часто бывает с произведениями искусства, на следующий год цена скульптуры вдруг резко возрастает. Вице-президент компании мистера Кавамото звонит мистеру Окита и предлагает выкупить подарок обратно – за двадцать миллионов йен. Сумма, конечно, значительная, но для компании ничего не стоит списать ее на расширение производства, деловые расходы и прочее. Мистеру Окита очень жаль расставаться с подарком, но, не желая обижать партнера, он неохотно соглашается. Таким образом, долг выплачен, налоговая служба придраться ни к чему не может. Все довольны. Скульпторша тоже не пострадала, потому что во всех галереях мира отныне известно, что ее произведение было продано за двести тысяч долларов. Улавливаете общую схему?

– А что происходит с самой скульптурой? – спрашивает Энни. – После этого ее что, выбрасывают?

– С какой стати? Это двести тысяч долларов!

– На самом ведь деле она столько не стоит.

– Еще как стоит. Ведь за нее именно столько и заплатили. Вы не учитываете того, что я посылаю в Японию действительно талантливые произведения – смелые, перспективные, оригинальные. Я работаю с художниками, у которых есть талант, но нет имени и карьеры. Именно в этих делах я и незаменим. Хорошая рецензия в журналах “Арт-форум” и “Флэш-арт”, приличная мастерская, экспозиция на Базельской ярмарке, подборка иллюстраций в журнале “Документа”. И пусть вас не смущает японская махинация – она лишь восстанавливает справедливость. Так или иначе, вас все это не касается – это моя работа, предоставьте ее мне. Ваше дело – сидеть в студии и создавать свои ящики.

В глазах Энни вспыхивает искорка.

– Ах, значит, и для меня все-таки дело найдется? Большое спасибо. Послушайте-ка, мистер Лайд…

– Зовите меня просто Зак.

– Послушайте…

– Могу я называть вас Энни?

– Можете называть меня как угодно, но я не желаю иметь ничего общего с подобными, подобными…

– Грязными делишками, хотите вы сказать? Вы обиделись? Представьте себе, что Рафаэль говорит своему покровителю: “Извините, ваше высочество, но мне ничего от вас не нужно, потому что вы жестокий тиран, который любит варить своих врагов живьем в кипящем масле. Бог с ней, с мировой славой и памятью потомков, я предпочитаю безвестность”.

– Я хочу сказать…

Он останавливает ее жестом.

– Энни, для чего, по-вашему, я это делаю? Из-за денег? Мне такой доход не нужен. У меня есть свое дело, и на жизнь мне хватает.

Возвращается официант. Хочет спросить Лайда еще о чем-то, но тот отмахивается от него и говорит:

– Дэвид, давай не сейчас, ладно?

Официант испаряется.

Зак Лайд наклоняется к своей спутнице.

– Я занимаюсь этим для того, чтобы художник мог спокойно работать, чтобы вы могли создавать свои ящики и не ломать голову над тем, как прокормить ребенка. Это понятно? Пускай у вас в голове будет сумбур, хаос, что угодно. Главное – не тратьте время на добывание хлеба насущного. Только представьте себе – вам будет совершенно наплевать на идиотов, распоряжающихся в мире искусства. Вы работаете, и голова у вас ни о чем не болит.

Он резко отворачивается, глубоко вздыхает, покачивает головой.

– Впрочем, дело ваше. Это ваша жизнь, ваша карьера. Можете сидеть на своих ящиках. Чек возвращать не нужно – это знак моего восхищения. Желаю вам всяческого благополучия.

Он оборачивается, ищет взглядом официанта.