Приз Гора

«Он силен, — подумала она. — Он не идет со мной на компромисс. Я для него не больше чем свинья или собака. Все что мне остается это попытаться сделать так, чтобы он остался мною доволен. Он Селий Арконий, мой господин! Но, как странно то, что я, землянка, должна была попасть сюда, в другой мир, на далекую прекрасную планеты, о существовании которой, подавляющее большинство жителей Земли даже не догадываются, чтобы оказаться бесправной рабыней стоящей голой на коленях, на его траве, со скованными за спиной руками, закрытой одеялом, чтобы ничего не видела, не мешалась и не привлекала внимания и ожидала своей участи. Как отличаюсь я теперь от той, кем я была когда-то! Сколько всего было сделано со мной! Как все изменилось! Теперь я снова девушка, такая, какой я была, какой я видела себя в зеркале, когда мне было не больше восемнадцати лет. На Земле меня можно было бы принять за выпускницу школы или студентку, недавно поступившую в колледж, на которую едва ли обратили бы внимание старшекурсники. Но, надо признать я — красивая девушка. Вот только незадача, я здесь рабыня. Красивая юная рабыня. Меня называют Эллен. И мне остается только надеяться на то, что рабовладельцы будут довольны этой девушкой. Боюсь, если они этого не сделают, то просто убьют ее. Но как господин здорово разогрел меня жестоким узлом пробуждения, узлом возбуждения! Мужчины сделали это со мной. О, Господин, будьте добры ко мне! Но как властны они со своими рабынями! И как глубоко оказались мы в их власти! Мужчины сделали нас зависимыми от них, не только в том, что мы едим и пьем, но даже в тряпках, которые мы носим, а также и во многих других, намного более глубоких и интимных вещах зависим мы от них. Я имею в виду успокоение жестоких и отчаянных потребностей, обычно выпускаемых в неволе, потребностях настойчивых, безотлагательных и мучительных, во власти которых мы отказываемся совершенно беспомощными. Мужчины, своего удовольствия и развлечения ради, раздувают трут наших потребностей. Они разжигают в наших животах рабские огни, это им нравится, и это несомненно повышает нашу цену. А затем они отступают, словно ничего не замечая, в то время как эти огни раз за разом бушуют в нас. Они превращают нас в жертвы наших собственных потребностей и используют их, чтобы не оставить нам никакого иного выбора, кроме как самим бросаться к их ногам. Как же они жестоки! Как я нуждаюсь в них, хочу и люблю их! На Земле я попыталась ненавидеть их, как того пожелали мои сестры, но я не будут утверждать, что даже в моих попытках соответствовать этим требованиям, и посреди предписанных мне, постоянно декларируемых мною же критических анализах и обвинениях, я не находила мужчин волнующими. Даже тогда я задавалась вопросом, каково было бы принадлежать им, полностью, как движимое имущество, как принадлежали им очень многие женщины, мои сестры, в истории нашего мира. Я с трудом могла заставить себя полагать, что человеческая природа была ошибкой и биологической неправильностью. Разве все существа могли быть ошибкой? И я знала, что слишком многое в истории, на протяжении более чем тысяч поколений, предполагало, что биография расы была необъяснимым несчастьем, просто случайным непредвиденным обстоятельством, которое в другой ситуации могло бы не возникнуть, поскольку оно не имело ни значения, ни фундамента, ни каких-либо причин пойти так, как оно пошло. А еще на Земле меня часто мучил вопрос, не предала ли я мои истины, не продала ли свое счастье, доставлять удовольствие другим. Какую компенсацию может получить индивидуум за это? Ложь штука дорогая и очень продажная! Если есть прибыль, то есть и потеря, всегда, но выгода немногих может быть потерей для большинства, и, возможно, стоит задаться вопросом, а действительно ли те немногие извлекли пользу? Могут ли голод и несчастье, горе и страдание, ненависть и боль, болезнь и трагедия быть очевидными знаками здоровья и правды? Что-то не кажется это вероятным».

Но вдруг Эллен задрожала под одеялом. Да, на ее шее красовался ошейник, а в ее животе были зажжены рабские огни, но она не завидовала свободным женщинам и не желала их вялого, отчужденного спокойствия столь противного потребностям и жизни. Пусть они в их гордости и отстраненности презирают страстность рабынь. Пусть они, если им так хочется, холят и лелеют зиму под своими одеждами. Пусть они славят себя за лед и инертность. Что они могут знать об ощущениях рабынь? Что они могут знать об их потребностях? Не были ли такие потребности настолько чужды им, что они просто обязаны были бы найти их непостижимыми для себя? Возможно, но не исключено и то, что они, по-своему, имеют некоторое понятие таких вещей, поскольку они тоже женщины, и следовательно у них есть, по крайней мере, некоторое тусклое осмысление того, каково это может быть, когда сдираешь ногти о стены конуры и воешь, умоляя о прикосновении.