Призмы

Раввину не повезло: судья, разбиравший его жалобу, оказался тоже бывшим немецким евреем. Он заявил обиженному земляку, что, будучи истым "йеке", считает свое прозвище не только не оскорбительным, но весьма почетным; чем-то вроде родового герба. Он рад, что про "йекес" наконец вспомнили и сделали фильм. Он посмотрит его с огромным интересом.

Я тоже смотрел этот фильм, и тоже с огромным интересом. Он сделан сыном немецкого еврея, вместе с другими "йекес" бежавшего в тридцатые годы от Гитлера в Палестину. Здесь у них выросли дети и внуки. "Йекес" состарились, и картина исполнена сыновней нежности к своим старикам.

Вместе с тем фильм раскрывает драму еврейского эмигранта, привязанного всеми фибрами души к отторгнувшей его земле и культуре.

Автор фильма не стал упрощать проблемы. Ему нетрудно было бы показать, что репатриироваться не только хорошо, но и выгодно, что обрести родину легко и просто, напиши он лишь иной комментарий к кадрам. Посмотрите, мол, как устроились в Израиле старые "йекес"! Превосходные киббуцники, отличные фермеры, выдающиеся профессора, богатые коммерсанты. А какие виллы, библиотеки, мебеля и даже белокурые болонки на гобеленовых кушетках!..

Но, приглашая зрителя в одну из очередных вилл, автор просит обратить внимание не на ее роскошь, а на ее стиль, на контур ее черепичной кровли. И зритель видит на израильской улице фрагмент немецкого архитектурного ландшафта. Собравшееся под этой кровлей общество разговаривает на изысканном немецком языке и, музицируя, исполняет под аккомпанемент концертного рояля шубертовские и иные "лидер".

Фильм был показан в Западной Германии. Немцы не поверили своим глазам: в Израиле конца семидесятых годов — натуральные берлинские салоны начала века!..

Автору-сабре это кажется дикостью. Мне это кажется неизбежностью, которая в случае с немецкими евреями так бросается в глаза лишь в силу фундаментальности немецкого воспитания. Фильм, в сущности, о нас всех, собравшихся здесь со всего света. Не исключая, конечно, и меня, "ост-юде", привезшего в Израиль полную подписку Гослитиздата. А как же иначе? Каждый везет свое. Лоточник из Ирана показал мне однажды свою главную реликвию: медный самовар в бляшках цветного стекла. В фильме "Йекес" бабушка из Берлина, раскрыв семейный альбом, с гордостью показывает внучке кайзеровского кавалериста в остроконечной каске. Какой красивый у покойного дедушки головной убор! Мой Гослитиздат затрепан, самовар лоточника завернут в ветошь. Альбом немецкой еврейки словно вчера переплели, а сегодня впервые развернули. Обращение разное — отношение одно.

И все-таки, когда старые "йекес" в фильме начинают вспоминать невзгоды своих первых лет в Палестине, нельзя не поразиться: то же самое, что говорили они тогда, сегодня сплошь и рядом можно услышать от новых репатриантов из СССР. Оказывается, мы лишь повторяем жалобы полувековой давности, причем слово в слово. "Не та природа, не те порядки, не то окружение". "Местные игнорируют новоприбывших". "Приехал цвет культуры (тогда — немецкой, сейчас — советской), хочет внести вклад, а "им" не надо". "Кругом "ост-юден" с их жуткой примитивностью, разболтанностью и криками вместо дела". Как видите, азиаты всегда портили нервы европейцам. С той лишь разницей, что у еврея из Союза в дикарях ходят его соплеменники из Азии и Африки, а у немецкого еврея в дикарях ходили азиаты из России. То есть мы с вами.

Время, однако, лечит людей, и "йекес" в фильме с улыбкой вспоминают свои былые переживания, о которых, впрочем, они и по сей день рассказывают не на иврите, а по-немецки.

Нам показывают директора хайфского зернохранилища. "Йеке", он подобрал всю администрацию из немецких евреев и создал с их помощью образцово-показательное предприятие, которое работает как часы.

Немецкие евреи, говорит он, все делают досконально. Они разговаривают между собой по-прежнему на немецком, лишь потому что не знают в совершенстве иврита. Не то, что "ост-юден". У тех каждый владеет по меньшей мере двадцатью языками и ни на одном не говорит правильно.

В этом последнем замечании что-то есть. Но не тут зарыта собака. Недавно телевидение показало другой документальный фильм — об Александре Пене. Был такой красавец-юноша из Сибири. Приехал в Палестину в двадцатых годах. Владел ивритом так, как не владеют сабры с филологическим образованием. В силу возраста любил женщин, в силу происхождения хлестал водку, а в силу иллюзий был коммунистом. На своем блестящем иврите писал лирические стихи и политические поэмы. Сабры не оценят, если я скажу, что Александр Пен привез в Палестину кое-что от Маяковского и многое от Есенина. Но сабра, сделавший фильм о Пене, и тот уловил, что у знаменитого израильского поэта были две родины.

Эмигранта часто сравнивают с пересаженным растением. Под моим окном растет фикус. Не российский фикус в кадке, а огромное дерево, привезенное евреями в Палестину не то из Австралии, не то из Чили. Чтобы прижиться на новом месте, оно выпустило из кроны воздушные корни и ввинтилось ими в неподатливую, чужую поначалу землю.