Признание в любви

Ехали как-то на такси домой – успеть до разведения мостов. Хапуга, торговались о цене. Ира подсказывает дорогу. Водитель – абхазец, родом из Зугдиди, говорит, что вы вот большой Питер знаете, а я свою родину до мелочей изучил. Приезжайте, покажу. Ира спрашивает:

– Как ваш музей?

– Музей и музей, ничего особенного.

Ира не выдерживает:

– Во-первых, там археологические древности, во-вторых – есть три посмертные маски Наполеона. Одна в Париже, вторая в Лондоне, третья в Зугдиди.

– Не может быть.

– Ещё его личная шпага, вещи, мебель.

– Откуда?

– Грузинская княжна, красавица, вышла во Франции замуж за внука маршала Мюрата. Оттуда они и привезли семейные реликвии. Кстати, её мать из рода Чавчавадзе, была сестрой жены Грибоедова.

– Который «Горе от ума»?

– Обычно наоборот.

Таксист замолчал. Доехали, до копейки дал сдачу. Где прочитала?

Дома лежу с открытыми глазами, тревожно до ужаса. Как Ира? На её половине кровати Бэтси, полное имя Бригитта, британская короткошёрстная, благородных кровей. Кошки – не люди, чувствуют, кто им ближе по духу. Не спит, не мурлычет – ждёт хозяйку. В голове одно: «Не оставляй меня». Ничего не могу с собой поделать: «Не оставляй меня». Не пытаюсь избавиться от слёз – так её жалко.

Прошло меньше пяти лет после похорон Ириной мамы, онкология. Перед этим была операция, сказали, что всё нормально, не беспокойтесь. Четыре года так и было, об операции забыли. Всё лето она на даче, а потом резкое, неожиданное для всех, обострение. Лекарства. Сказали, что сделать ничего нельзя. Была дома. Спокойная, сама себя обслуживала, даже нам помогала, только иногда делали уколы. Со временем чаще и чаще. Никаких вздохов. Образец мужества. Ира сразу осунулась, глаза потухли. Врачи нас уговорили, а мама сама давно требовала отвезти её в хоспис. Там постоянное наблюдение, капельницы, уколы, когда сильно болит. Дома это затруднительно и, главное, не всегда сделают вовремя. Мы с Ирой не соглашались. Я поехал, посмотрел. Чистота, цветы, даже удивился, как хорошо устроено. Места много, палата просторная, на троих. Отвезли.

Каждый день ездили вечером туда, от нас минут двадцать на машине. Я приезжал и днём – работа позволяла. Захожу, улыбается, но не так, как раньше, – широко и радостно. От новой улыбки щемит сердце. И взгляд, словно бы оттуда, на меня, который зачем-то пришёл сюда – её здесь нет. Но, вроде ничего, нормализовалось. «Можно ли забрать домой?» – «Подождите».

Сообщили в Израиль её сестре Нине. Когда та бывала на даче в Эстонии, ездили в Пюхтицкий женский монастырь. Столько цветов можно увидеть разве что в ботаническом саду, поражают поленницы дров в форме цилиндрических башен высотой с двухэтажный дом. В соборе действительно ощущаешь, будто на тебя нисходит благодать. Две сестры стоят рядом, они вообще-то верующие, грустно смотрят на икону. О чём думают? О здоровье, которого не хватает. Можно ли ещё о чём мечтать? Ира оставляет меня, берёт их под руки и бережно выводит – мы с вами, мы вас любим, всё будет хорошо. Дома, за столом, у сестёр живые лица. Неизбежная грусть осталась в соборе. Намечаются планы, новые встречи.

Она прилетела сразу же. Днём сёстры обнялись. Потом – процедуры, мы уехали. Вечером все в хосписе. Изменений не видно, только голос у мамы стал далёкий. Врачи ничего не говорят. Уехали. Не рассвело – звонок, я вздрогнул – ночью звонить некому. Всё. Значит мама очень ждала, тем и держалась – дождалась. Простилась. Сестра прилетела проведать, получилось по-христиански – проводить… Иру не утешить. Напоминаю, что мама с нами была счастлива. И мы были счастливы. Двадцать лет. Они закончились. Судьба. Тебе не в чём себя упрекнуть – не то что винить. Когда ей делали операцию, ты брала отпуск, ночевала в клинике. Выписали, сказали, что всё хорошо, наблюдайтесь. Так и делали – регулярно возили к врачу… Разве могут помочь слова?

Красненькое кладбище, тётя Нина, для нашей маленькой семьи она теперь не обычная тётя, а самый близкий человек, друзья, сотрудники с маминой работы. Вечером дома. Вазы с двумя хризантемами. Кто был с нами, ушли в гостиную, мы с Ирой остались вдвоём, в маминой комнате… и в жизни. Прижимаю к себе: «Мы с мамой были вместе, мы её не оставили» – вместо моих неоконченных слов закапали Ирины слёзы.

Неужели она имела в виду именно это – не оставляй меня. Сна нет, впрочем, всё равно пора вставать.

Первое утро в Мариинской. Вид у Ирины ужасный – у меня сердце чуть не выпрыгнуло. Опускаюсь на колени, беру за руки, целую заплаканные глаза. Что случилось? Со слезами рассказывает: ночью стоны, крики, бабушка на соседней кровати. Врачи, санитары, процедуры, беготня. Не спасли. Для человека, впервые попавшего в больницу, впервые видящего смерть своими глазами – шок. Пытаюсь успокоить. Бесполезно.