Признание в любви

Саша рассказал анекдот. Больница, ампутация ноги. На следующий день в палату приходит врач. «У меня для вас две новости: одна хорошая, другая плохая, с чего начать?» – «С плохой». – «Вам ампутировали не ту ногу». А-а! Крики, вопли. «Какая же тогда хорошая?» – «Больную ногу можно вылечить». Постороннему смешно, а у меня слёзы. Ире изувечили здоровую ногу и теперь думают, что бы ещё сделать.

Мотался по делам в город, быстро, быстро. Возвращаюсь. Водитель такси, мужчина за тридцать, интеллигентного вида. Называю адрес.

– Знаю. Вы в каком корпусе?

– В главном, второй этаж.

– Я там был.

– Это женский.

– Дочка лежала, старшая школьница, мы из Перми. Сделали операцию, вроде, нормально. Велели показаться через полгода и повторить. Приехали. Назначили время. Я спрашиваю: «А КТ, МРТ и прочее?» Отвечают: «Мы вас оперировали, всё знаем. Ни к чему лишние обследования». Я забрал дочку, занял денег, полетели в Израиль. Сделали. Прошло два года – рецидива нет.

– Почему сейчас в Питере?

– Долг отрабатываю.

– Кто делал?

– Профессор…

Проклинаю себя. Наше мы. Что в нём делает моё «я» – ничего. Иду к начмеду. Напротив кабинета два стула, а говорят, – важный чин. Сидит неприметная женщина в очках, не знает куда девать руки и свои проблемы.

– К начмеду? – Да. – У себя? – Нет. – Давно ждёте? – Да.

Сажусь. Минут десять она их выплёскивает, молча слушаю и ухожу. У нас свои процедуры. Возвращаюсь, место занято седовласой. «Ваше заняла?» – «Тут нет понятия „моё“». Первая продолжает жестикулировать, нашёлся тот, кто может не перебивать и даже ответить. Обычно руки являются веским доказательством в мужском разговоре. На коленях у седовласой они лежат убедительно, с неожиданно ярким маникюром – перевес налицо. О чём здесь можно говорить – о чём угодно. В больнице особенно чувствуешь одиночество и осознаёшь, как не хватает внимания и поддержки. Посетители приходят и уходят, а ты остаёшься, это дом. Если повезёт, то гостеприимный. Хорошо, если рядом будет «седовласая». И ещё много «если», из которых главное – врач.

Подошёл. «Вы на каталке приехали? Заходите». Излагаю ситуацию:

– В первый приезд у нас даже палата была оплачена за послеоперационный период. Я не про деньги – чёрт с ними. Что нам делать?

– Разберусь.

Видел их вместе с профессором. Ну, думаю, зашевелятся.

Теперь бегаю за начмедом. На следующий день поймал, сижу в его кабинете.

– Что вы от меня-то хотите?

– Чтобы жену лечили, как в направлении указано.

Выхожу. Помочь он не может… разве стульев добавит. Сидят те же. Седовласая продолжает согласно кивать головой. Так и будет делать, пока вокруг больные. Собственный опыт научил сочувствовать, тогда становится легче.

– Начмед сказал, что определились с лечением, уточняют детали, – не глядя в глаза Ире, вру я.

– Забери свою подушку, тебе неудобно.

– У меня… остеохондроз шейного отдела. Рекомендовали периодически спать без неё – сочиняю дальше.

– Ты мне не говорил.

– Не хотел расстраивать. Сейчас совпало: и тебе удобно, и мне.

– Сделай подушку повыше… плохо видно.

Поправляю конструкцию изголовья, пытаюсь разобраться, что с этого места может привлечь внимание – у окна тот самый клён. Багровые листья, по странной случайности, ещё удерживаются под ветром. Очередь Ирочки отвести глаза и взять меня за руку. Она тоньше, замечает вокруг больше. У неё свои ассоциации. Я бегаю, мне не до окружающего, не обращаю внимание. А Ира? Когда болеешь, то твой мир сужается до того, что видишь и чувствуешь. Дома, перед первым приездом сюда, мы смотрели в окно. Городок для игр был заполнен детскими радостными криками и улыбками родителей. Ира сказала: «Брейгель» (вернувшаяся к нам жизнь). Что необходимо – вера! Она была… Сейчас – О’Генри – «Последний лист».

В новелле тоже зима, две девушки живут в мансарде, на стене, напротив окна плющ. Одна из них тяжело больна, говорит подруге: «Видишь листья, я каждый день считаю, их становится всё меньше и меньше. Как только упадёт последний, я умру». Подруга не может вынести и рассказывает знакомому художнику, он ночью, несмотря на свою болезнь, залезает по лестнице с фонарём и рисует на стене жёлтый лист. Девушка ждёт, лист всё не падает и не падает… Ей становится лучше, она поправляется. Подруга открывает тайну. «Где же мой спаситель?» – спрашивает девушка. Его больше нет. Видишь ли, было очень холодно, он долго рисовал, простудился и умер.

Смотрю снова на дерево. Листьев всего пять.

Ира их считала и… нет, не сказала. Она отвела глаза – извинилась, что я догадался.

Ирочка сильный человек, боль держит в себе, делится только радостью, да и то загадками. В Хорватии, на Ицукусиме я догадывался. И вот теперь. Она никогда не плачется и ничего не просит. С таким человеком легко, когда здоров, но не дай Бог, что случится – случилось – последний лист. Это не жалоба – это признание безысходности…

Мы приехали, полные веры в обещанное лечение, выполняли всё, что от нас требовали, и… Ничего. Ничего не делают… становится хуже. Надежда покидает с каждым падающим листом.

Их осталось пять.