Признание в любви

Кто любит, тот всегда художник. Он в ответе перед Богом. В первую очередь за того, кого любит.

Про единственного мужчину, который тут «живёт», знают все. Заглядывают соседки по палатам, сочувствуют. Кто говорит «молодец», кто завидует. Можно ли кому завидовать в больнице? Оказалось, что можно, они не стесняются: «Мне бы такого мужа». Вроде бы, очевидно, но Ире приходится пояснять: «Завидовать нужно не человеку – любви».

Жизнь, другая жизнь, снаружи, продолжается. Саша из Израиля пытается помочь. Он нашёл контору, которая выделяет сиделок по уходу за больными. Мне в голову не приходило. Звоню: предлагают человека с условием проживания у нас, с образованием медсестры. Не откладывая, еду, встречаемся дома. «Здравствуйте». – «Люда». – «Хорошо, Люда, оставляйте вещи, едем в клинику. Можете?» – «Да» – «Если потребуется, ночевать в клинике сможете?» – «Да».

В который раз обращаюсь к профессору, он отделывается напоминанием:

– После операции необходимо сразу ходить.

– В декабре жена в вашей клинике бегала по лестницам. Вы не стали оперировать, – смотрит на меня как ни в чём не бывало.

Страдаем от боли и неопределённости. Ночь. Лежу. Разве уснёшь? Была возможность лететь в Израиль… её уже нет. На потолке тени от елей не шевелятся – ветра нет. Может быть… Вчера на улицу не выходил. Сколько так лежал, не знаю. Понимаю, что Ира не спит. Мы не властны над временем. Главное, что его тоже нет. Подхожу на цыпочках. Открыла глаза, значит – ждала. В них вопрос: «Что нам делать?»

– Спрошу у других профессоров… Давай ладошку – тебе сон сейчас обязателен, а я отосплюсь потом.

Целую, кладу её ладонь на свою, как раньше делал, другую руку – сверху, легонько поглаживаю и замираю. Опять не знаю, как долго, но, к счастью, уснула… Довели до того, что в этом – счастье.

Наконец назначили… Не операцию – другую рекомендацию. Направляют в нейрохирургическую клинику для дальнейшего лечения, теперь уже позвоночника… дотянули. Что врачи понимают под «дальнейшим лечением» … если его вообще не было. Правильнее – было – навредили.

Ира молчит, в глазах отчаяние. Как беспомощен человек, когда от него ничего не зависит. Утешить невозможно. И нечем.

Я бегаю по городу с таким же отчаянием: где могут взяться помочь и что лучше? К известным медикам и очередь соответствующая. Упрашиваю пропустить – разрешают, глядя на моё состояние. Сижу в кабинете у профессора Пташникова, завотделением НИИ имени Вредена. Читает выписку, изучает томограмму, звонит нашему профессору (узнаю, что они уже обсуждали): «Почему всё же вначале не сделать основную операцию по онкологии? Может быть, не следует сейчас трогать позвоночник?.. Ну ладно, вам виднее. Вы лечите». Говорит мне, что у него все места заняты, придётся месяц ждать, но можно оперативно сделать в Мечниковской больнице, он договорится, – там базовая клиника их кафедры. Благодарю, выхожу. Сидел долго, народ между собой ворчит, но мне ничего не говорят. Я извиняюсь. Понимают, что без особой причины сюда не приходят, с каждым может случиться. Мы на одной стороне, это солидарность больных, нас объединяют мужество и надежда. Осталась ли вера?

Пытаюсь проконсультироваться в другом месте. Бегом по лестницам, уговариваю таксиста поторопиться. Ирочка страдает, у меня не получается. Первый медицинский университет, время к вечеру, а я ещё в городе, хорошо, что там Люда. Другой кабинет, ситуация повторяется. Пропускают. Заведующий кафедрой нейрохирургии профессор Черебилло читает заключения, смотрит томограмму, задаёт вопросы, звонит нашему профессору: «Не лучше ли вначале разобраться с онкологией? Почему сразу не сделали?» Ответы не слышу. Обсуждают… «Не согласны – делайте, как решили. Вы лечите».

На самом деле, бегаю не я, бегаем мы – местоимения «я» давно нет, Ирочка попала в другой мир. Миры здорового и больного не просто разные, внутри больного мира человеку нужна опора – без неё выбраться. Если рядом любимый, на которого можно опереться, то абсолютно всё переходит к нему. Начиная от размышлений «что делать», и, кончая этими самыми делами. Ира считала: «Мы отвечаем за всё, что было при нас» – я соглашался. Тем более отвечаем – отвечаю – за всё, что было с нами.

Мои попытки что-то сделать оказались бесполезными.

27 Января.

Выписывают. Заказанная перевозка, перекладывание на носилки. Подходит профессор, у него, кажется, должна быть операция:

– Почему не вызвали нашу?

– Вы не говорили.

С чего вдруг стал заботливым? Вместо Эскулапа выступает в роли Харона – транспорт предложил. Была в советские времена шутка «Слово моё – хочу дам, хочу обратно возьму». Дописали бы на табличке кабинета к его чинам, чтобы люди знали заранее. Только для нас это не шутка, а вопрос жизни.

Лечащий врач избегает встретиться глазами. Соседки жалеют нас, охают. Старшая сестра предупреждает: «Мороз и метель, одевайтесь теплее». Провожает по коридору. Из палат выходят пожелать удачи. Приоткрытая дверь в ординаторскую. Оттуда вдогонку несётся музыка и безысходный голос Магомаева: «Брошено в пургу сердце на снегу».