Призрак

Харри облизал губы, мгновенно впитавшие влагу. Посмотрел, как двигаются руки бармена. Он держал штопор самой простой конструкции, для обращения с которым нужна твердая тренированная рука, но его можно вогнать в пробку парой движений и быстро открыть бутылку. Эта пробка была проткнута насквозь. Но ведь здесь не винный бар. Что еще у них есть? Он посмотрел на свое искаженное отражение в зеркале за спиной бармена. Изуродованное лицо. Но Харри видел не только свое лицо, он видел лица их всех, всех призраков. К которым только что присоединился Турд Шульц. Взгляд Харри скользил по бутылкам на стеклянных полках, пока не достиг цели, как ракета, реагирующая на тепловое излучение. Старый враг. «Джим Бим».

Курт Кобейн кричал, что у него нет пистолета.

Харри кашлянул. Только одну порцию.

Приходи таким, какой ты есть, и да, у меня нет пистолета.

Он сделал заказ.

— Чего? — прокричал бармен, наклоняясь к нему.

— «Джим Бим».

Нет пистолета.

— Джин с чем?

Харри сглотнул. Кобейн повторял слово «мемория». Харри слышал эту песню сто раз, но всегда думал, что Кобейн поет: «Мир моря и что-то еще».

Мемория. In memoriam.[36] Где он видел это? На надгробии?

Он заметил в зеркале какое-то движение. В тот же миг у него в кармане начал вибрировать телефон.

— Джин с чем? — прокричал бармен, положив штопор на стойку.

Харри достал телефон. Посмотрел на экран. Р. Он ответил:

— Привет, Ракель.

— Харри?

Новое движение у него за спиной.

— Я слышу только шум, Харри. Ты где?

Харри встал и быстрыми шагами направился к выходу. Вдохнул полный выхлопных газов, но все же более свежий воздух улицы.

— Чем ты занимаешься? — спросила Ракель.

— Стою и думаю, куда пойти: направо или налево, — сказал Харри. — А ты?

— Собираюсь ложиться спать. Ты трезвый?

— Что?

— Ты слышал меня. И я слышу тебя. Я знаю, когда у тебя стресс. Но звуки, которые я слышала, были похожи на бар.

Харри вынул пачку «Кэмела». Достал сигарету. Отметил, что у него дрожат руки.

— Хорошо, что ты позвонила, Ракель.

— Харри?

Он прикурил.

— Да?

— Ханс Кристиан устроил так, что Олег будет сидеть в секретном месте. Где-то в Восточной Норвегии, но никто не будет знать, где именно.

— Неплохо.

— Он хороший человек, Харри.

— Не сомневаюсь.

— Харри?

— Я здесь.

— Если бы мы пошли на подлог доказательств, если бы я взяла на себя вину в убийстве, ты бы помог мне?

Харри затянулся.

— Нет.

— Почему?

Позади Харри открылась дверь. Но он не услышал звука удаляющихся шагов.

— Я позвоню тебе из гостиницы, хорошо?

— Хорошо.

Харри прервал связь и вышел на улицу, не оборачиваясь.

Сергей смотрел на человека, перебегающего улицу.

Увидел, как тот скрылся в «Леоне».

Он был так близко. Так близко. Сначала в баре, потом здесь, на улице.

Сергей по-прежнему сжимал в кармане рукоятку ножа, выточенную из оленьего рога. Лезвие вылезло и порвало ткань кармана. Он дважды собирался сделать шаг вперед, схватить его за волосы левой рукой, приставить нож и начертить полумесяц на горле. Полицейский оказался выше, чем он себе представлял, но это не проблема.

Проблем вообще не будет. Потому что по мере замедления пульса к нему возвращалось спокойствие. Спокойствие, которое он потерял, которое вытеснил страх. И он снова почувствовал, что радуется, радуется свершению, тому, что станет частью уже рассказанной истории.

Он находился на месте, в засаде, о которой говорил Андрей. Сергей только что увидел взгляд полицейского, когда тот разглядывал бутылки. Такой же взгляд был у его отца после возвращения из тюрьмы. Сергей был крокодилом в реке, крокодилом, знавшим, что человек пойдет той же самой тропинкой, чтобы утолить свою жажду, и надо только немного подождать.

Харри лежал на кровати в 301-м номере, пускал дым в потолок и слушал ее голос в телефонной трубке.

— Я знаю, что ты совершал более ужасные поступки, чем создание фальшивых доказательств, — говорила она. — Так почему нет? Почему не помочь человеку, которого ты любишь?

— Ты пьешь белое вино, — сказал он.

— Откуда ты знаешь, что не красное?

— Слышу.

— Объясни, почему ты не помог бы мне.

— А надо?

— Да, Харри.

Харри затушил сигарету в пустой кофейной чашке на прикроватной тумбочке.

— Я, нарушитель закона и отставной полицейский, считаю, что закон кое-что значит. Похоже на бред?

— Продолжай.

— Закон — это забор, который мы возвели по краю пропасти. Всякий раз, когда кто-то преступает закон, этот забор становится чуточку ниже. И нам приходится его чинить. Виновный должен сесть в тюрьму.

— Нет, кто-то должен сесть в тюрьму. Кто-то должен понести наказание, чтобы продемонстрировать обществу, что убийство неприемлемо. Любой козел отпущения может починить этот забор.

— Ты трактуешь закон так, чтобы подогнать его под себя. Ты юрист, тебе виднее.

— Я мать, и я работаю юристом. А как насчет тебя, Харри? Ты полицейский? Кем ты стал? Роботом, рабом муравейника и мыслей, придуманных другими? Этим ты стал?

— Ммм.

— У тебя есть ответ?

— Ну хорошо. Как ты думаешь, почему я приехал в Осло?

Тишина.

— Харри?

— Да?

— Прости.

— Не плачь.

— Я знаю. Прости.

— Не надо просить прощения.

— Спокойной ночи, Харри. Я…

— Спокойной ночи.