Призрак Заратустры

Эти двое были советскими служащими, причем не абы какими. Один — по-деревенски круглолицый и с подкрученными усиками по моде цирковых борцов, выступавших в шапито, — носил, несмотря на легкомысленную внешность, звание профессора. На заре века он с отличием окончил врачебный факультет Императорского университета в Харькове и настолько увлекся строением человеческого тела, что иной раз приносил домой из прозекторской ампутированные конечности. После войны он два года работал в Болгарии, читал лекции в Софии, издал учебник и организовал анатомический музей.

А еще он слыл увлеченным картежником и обильно пересыпал свою речь терминами из любимой игры. Возможно, из-за этого своего хобби, которое порой поглощало всю его натуру и вырывало из рабочего ритма, он так и не прижился в столице, бывал здесь наездами, вызываемый по срочным поводам — таким, как сейчас.

— Борис Ильич, — рокотал он басом своему коллеге, запуская руки в резиновых перчатках в плошку с липкой пахучей массой, — давайте-ка потщательнее, потщательнее! Блефовать нам не дозволено.

— За собой следите, Владимир Петрович, — тоненьким дискантом отвечал второй кудесник. — Если кто и киксанет, то уж точно не я.

Он являлся полной противоположностью усатому профессору-анатому. Карты терпеть не мог, считал их болезнью, поражающей слабохарактерных индивидуумов, зато часами задерживался у бильярдного стола, темпераментно гоняя шары по зеленому сукну. Еврей с волевым широким ртом и мясистым носом, он всю свою молодость посвятил революции: записался в партию эсеров, хранил у себя подпольную литературу, был исключен из гимназии и состоял под надзором полиции, как неблагонадежный. За ум взялся уже в эмиграции, в Женеве, где поступил на физико-математический факультет и с блеском его окончил. Вернувшись в Россию, пошел в гору: наладил производство наркозного хлороформа, руководил химическими заводами Саввы Морозова на Урале, а после Октября окончательно ушел в научную деятельность и сделался виднейшим советским биохимиком.

— Как думаете, Владимир Петрович, — пищал он, колдуя над каучуковой ванной, куда через гофрированный шланг вливался маслянистый раствор, — не убавить ли нам процент глицерина? А то боюсь, при таком дабл-киссе вылезет опять пигментация, как в прошлый раз.

— Глицерин дает эластичность, — басил картежник, выполняя пассы над длинным столом, что стоял в непосредственной близости от ванны. — А это, как вы знаете, существенно важно. Если уменьшим, то расклад у нас получится совсем бескозырный. А вот с ацетатом калия я бы поэкспериментировал. Дозу можно варьировать, как считаете?

Они постоянно спорили, но при этом и советовались друг с другом. Так рождалась истина, и так проводился опыт, не имевший аналогов в истории человечества.

— А хватит ли у нас времени? К августу все должно быть в ажуре, иначе погонят нас взашей, еще и в Сибирь упекут за вредительство…

— Что-то вы уж очень пессимистичны сегодня, Борис Ильич! До августа — бездна времени. Если и передернем, то успеем все исправить, не впервой… Гляньте-ка, вон там, кажется, складочка отошла. Будьте любезны, подшейте, а я пока хлорхинин наведу.

Картежник взболтнул пузатую колбу, а бильярдист стянул с рук перчатки и вдел в ушко стальной иглы полупрозрачную ниточку.

— Я там на сгибе еще заплаточку поставлю. Кожа отошла, со вчерашнего дня присматриваюсь. И будет у нас сегодня полный фрейм!

— Ну, это вы хватили… Нам с вами еще вистовать и вистовать! Работы невпроворот, а в понедельник проверка придет. Будут смотреть, что мы тут с вами наворотили.

— Проверяющие — дилетанты, смотрят поверхностно… Кстати, не протереть ли нижние части горячим желатином, как мы год назад делали? Несложно, но эффектно.

— Перед комиссией и протрем. А нынче — все, Борис Ильич, баста. У меня уже руки отваливаются. Заканчивайте штопку — и айда по домам.

Бильярдист завязал кончик нитки аккуратнейшим узелком и обрезал лишку никелированными ножничками. Отойдя на шаг, полюбовался результатом.

Ученые чародеи вдвоем подняли тяжелый купол из небьющегося стекла и накрыли им стол вместе с тем, что на нем лежало. Убедились, что закраины купола вошли в пазы, прорезанные в столешнице. Бильярдист подошел к приборной панели, укрепленной на стене, и повернул эбонитовый рычажок. Включилась немецкая холодильная установка, в комнате потянуло сквозняком.

— Идемте, Владимир Петрович. Завтрашний выходной мы с вами заслужили… Не хотите ли ко мне на квартиру заглянуть? Коньячку откушаете, мне на днях из Еревана привезли. В американку сгоняем, а?

Картежник бросил перчатки в чан у двери, халат снял и повесил на гвоздик, туда же пристроил и шапочку. Провел расческой по торчавшему бобрику.

— Нет, Борис Ильич, не вдохновляет. Скучные у вас игрища… Может, лучше пульку распишем? Знаю я один кабачок, там и на деньги сразиться можно, милиция не трогает.

— Ну вас! — оскорбился бильярдист. — Подведете меня под монастырь с вашими пульками… Не хотите, как хотите. Тогда до понедельника.