Призрак Заратустры

Терзала ли Вадима совесть? Терзала. Однако он убеждал себя, что поступил согласно долгу и обязанностям. И в десятый раз перечитывал телеграмму от Александра Васильевича, привезенную уцелевшим бойцом. В ней говорилось: «Касаемо лекарств имел толковище со знакомыми лекарями. Сии человецы обетовали изготовить спасительное снадобье менее чем за седмицу. Засим по воздусям оно будет перенаправлено к вам в обитель».

О, этот неподражаемый стиль шефа — выходца из духовного сословия! В переводе со шпионско-старославянского телеграмма гласила: сейф изготовят в течение недели. А упоминание о транспортировке «по воздусям» означало, что доставят его аэропланом. В Самарканд или напрямую в Алтынкан — этого Барченко не уточнял, но Вадим все равно подивился проявленной им расторопности и оперативности. Молодчина, Александр Васильевич! Не стал сопли жевать и выспрашивать, что да как. Знал, что Вадим Арсеньев за туфтой не гоняется и, если просит чего, то, значит, справа наиважнецкая.

К тому времени волчьи покусы подзажили и Вадим достаточно окреп, чтобы совершить переход назад в Янги-Таш, где дожидались Вранич, Павлуха и девицы-красавицы. Их судьба беспокоила его, он торопился привезти им провиант и обнадеживающие новости. Высидеть еще неделю в кишлаке до прихода посылки с сейфом было невозможно.

Мокрый обрадовался шансу избавиться от гэпэушника. Храбрись, не храбрись, а сотрудник карательных органов под боком — это как заноза в заднице.

Вадим зла на командира не держал, в какой-то степени даже сочувствовал. Служивые в отдаленном кишлаке — все равно что ссыльные. Замкнуты в утлом сельце, которое из конца в конец можно пройти минут за двадцать. Лишены мирских удовольствий, жарятся под солнцем, изнемогают от духоты и несвободы. Причем каторжане хотя бы в безопасности, а этих в любой миг могут пошинковать в мелкий винегрет. Или вон ветрюга налетит, похоронит живьем… Не позавидуешь!

Со снедью Мокрый не поскаредничал — отвалил сполна и муки, и риса, и вяленой верблюжатины, которой кишлак разжился, когда откопали занесенный бурей скот. Но лошаденок выделил самых плохоньких. Мотивировал тем, что их и так мало, бойцам не хватает, а как пешими против Керим-бека воевать? Кавалерист без коня — смехота. Все равно что матрос без корабля.

И опять же — не возразишь.

Взнуздали Вадим с Мансуром двух кляч, еще двух взяли для перевозки груза, навьючили на них, помимо съедобностей, пару бочонков со свежей водой (Вадим печенкой чуял, что буря могла задеть опреснительный агрегат, к тому ж, когда это в пустыне вода бывала лишней?) и почапали себе прочь от Алтынкана.

Скорость развивали ужасающе медленную. Мансур, покачиваясь на своем костлявом Росинанте, что-то брюзжал не то на фарси, не то на хинди. Зная его характер, Вадим не допускал мысли, что то были жалобы — скорее, неутомимый дервиш просил сонм небесных покровителей о милости и заступничестве. Оно бы, конечно, не помешало.

Заступники снизошли к молениям и послали компаньонам добрую дорогу. Дул освежающий, но не шквальный ветер, солнечный круг проглядывал в разрывах облачной плевы, слегка припекал, но не обжигал, а волков не было и в помине. Условия следовало назвать близкими к идеальным, однако Вадим сидел, как на иголках. Ловил ушами шумы, и представлялось, будто басмачи идут по еще не рассыпавшемуся следу и вот-вот настигнут…

Ан нет — то была не фантазия! Он посмотрел назад, и в глаза бросился поднимавшийся над желтеющей далью плюмажик — это кто-то скакал во весь опор, вздымая пыль.

— Мансур!

Дервиш перестал читать свои мантры и поворотил голову. Нахмурился, но клячонку понукать не спешил.

— Это один человек. С ним никого. Биз ундан кучлимиз. Если он враг, мы его одолеем.

На свету его зоркости можно было доверять. А вскорости уже и Вадим разглядел одинокого всадника, чей конь несся вскачь, летя, как на крыльях.

— Наш! — вскричал Вадим, разглядев синие петлицы с черной окантовкой. — Из кишлака. Наверное, Мокрый послал.

Рука, сжимавшая рукоять револьвера, расслабилась, но напряжение не отпускало. Если командир гарнизона не поскупился и отправил вслед за отбывшими гостями бойца на лихом скакуне — а то, что скакун лихой, виделось по той резвости, с какой он отмахивал сажень за саженью, — то, вероятно, имелись веские причины. Не доставлен ли в Алтынкан сейф из Москвы?

Вадим остановил лошадку, то же самое сделал и Мансур. Взмыленный гусар в съехавшей назад буденовке подскакал к ним и осадил свою конягу.

— Тпр-ру! Я от Федота Родионыча…

Так звали Мокрого.

— Что там? — спросил Вадим с нетерпением. — Груз прибыл?

— Нет… Срочный пакет из Самарканда. Из отдела ОГПУ. Велено немедля в руки передать.

Вот это карамболь! О своей принадлежности к всевластному политуправлению Вадим рассказал только Мокрому. Хотя республиканские особисты могли сведать об этом и по собственным каналам.

— Давай сюда! — Он протянул руку, и в нее лег бумажный четырехугольник с потеками клейстера.