Призвание

Главное внимание уделялось выработке технических навыков у медсестер — умению быстро и ловко подавать нужные хирургические инструменты и перевязочный материал, делать перевязки, накладывать шины. Ксения Ивановна учила их переливать кровь, вводить в вену лекарственные препараты, безболезненно делать уколы, давать наркоз, ставить банки, перестилать постель. Получив такую широкую и разностороннюю практическую подготовку, медицинские сестры могли свободно работать во всех подразделениях, начиная от перевязочной и операционной и кончая эвакуационным отделением.

Никаких поблажек Чуркина никому не давала. При других обстоятельствах обязательно последовали бы жалобы на придирки и злоупотребление временем персонала, но сейчас девушки усердно учились, забывая даже о еде и отдыхе. Зато как были они благодарны ей, когда началась фронтовая страда и надо было уметь быстро сориентироваться в самых трудных случаях!

Особенно ловкими и сообразительными оказались Нина Плахова и Аня Самолетова. Нина пришла в госпиталь совсем девочкой, с косичками, нежным румяным личиком, черными глазами, опушенными длинными ресницами. Ходила она крупным мальчишеским шагом, ловко носила форму и очень огорчалась, что копна густых волос мешает правильно носить пилотку. Аня Самолетова была сиротой, она пришла в армию из детского дома.

Обе девушки жили вместе с Чуркиной, понимали ее с полуслова, старались делать все так, как она учила: не только правильно, но и красиво. Ксения Ивановна вложила много труда и сил, чтобы из Ани и Нины вышли первоклассные операционные сестры.

Аня привязалась к Чуркиной, как к родной матери, и не отходила от нее ни на шаг. Даже когда в госпиталь наведывались курсанты расположенного неподалеку военного училища, она не выходила к ним без разрешения своей наставницы. Наконец-то Ксения Ивановна нашла себе радость и утеху; она отдавала Ане всю нерастраченную нежность своего сердца. Вместе с тем Ксения Ивановна относилась к своей любимице еще требовательнее, чем к другим. Но Аня не обижалась и все понимала правильно. По окончании войны Чуркина удочерила Аню, помогла ей получить высшее образование, найти верную дорогу в жизни.

«Университет» позволил выявить возможности каждого, узнать, кто на что способен. Я, например, сомневался, что из медицинской сестры Тамары Дикиной выйдет толк. Уж очень она выглядела беспомощной и слабенькой. Казалось, стоит подуть ветру, и Тому унесет. Но я ошибся! Во время наступления она сутками дежурила в операционной и к тому же успевала побывать в палатах, где лежали прооперированные тяжелобольные. Не раз отправлял ее отдыхать, но она под тем или иным предлогом возвращалась и не уходила до тех пор, пока не убеждалась, что без нее обойдутся.

Еще в «университете» мы неожиданно обнаружили, что у Тамары очень красивый голос. Но она неохотно участвовала в вечерах самодеятельности, и мы вначале не знали, чем это объяснить. Только много позднее она призналась: «Боялась петь, вдруг заберут в ансамбль — мне уже не раз предлагали, и тогда — прощай медицина! А я хочу стать врачом. Ну, а голос при мне останется…»

Тогда же мы узнали, что доктор Родина — заправский баянист. Оказывается, в прошлом она руководила самодеятельностью крупного подмосковного завода.

В постоянных занятиях и хлопотах незаметно шло время. Нас экипировали по-зимнему: полушубки, ушанки, валенки. Было холодно, дули сильные ветры. Движение затруднено — свирепствовала метель. И нам часто приходилось расчищать путь для колонн транспорта, день и ночь идущих в сторону Сталинграда.

По многим признакам чувствовалось, что близится начало решающих действий. Вскоре нам предложили быстро закончить занятия и быть готовыми в любую минуту сняться с места. Начальник госпиталя Крылов и комиссар Комаров сбились с ног: их вызывали то на одно совещание, то на другое, и каждый раз они возвращались в госпиталь в весьма боевитом настроении. Тотчас же собирали весь личный состав и начиналась «накачка». В такие минуты не дай бог кому-нибудь допустить хотя бы небольшую оплошность — немедленно следовало строгое наказание. Оправдываться чем-то было бесполезно. Да и все понимали: обстановка требует максимальной собранности.

Поздно вечером, ложась спать, продолжали обсуждать, как лучше подготовить все к передислокации, каких людей необходимо выдвинуть в передовую группу, а кто будет следовать с основным составом госпиталя. Не сегодня-завтра должны были начаться горячие дни. Начальник ПЭПа возлагал на нас, как на головной госпиталь, большие надежды.

Проходила неделя, другая. Весь мир с восхищением читал и слушал о победах Советской Армии под Сталинградом. А мы — в такое время! — все еще бездействовали. Все нервничали, то и дело сообщали друг другу какие-то неофициальные новости о потрясающих событиях на фронте. Е. Б. Меве боялся показываться на глаза. Что он мог ответить на бесконечные вопросы: «Когда, когда, когда?» Ждали приказа.