Призвание

«Если я, — писал он, — оглянусь на кладбище, где похоронены зараженные в госпиталях, то я не знаю, чему больше удивляться: стоицизму ли хирургов, занимавшихся изобретением новых операций, или доверию, которым продолжают еще пользоваться госпитали у правительства и общества!»[12]

Позднее было установлено, что споры возбудителя газовой гангрены чрезвычайно устойчивы и не погибают при общепринятых методах обработки материала и инструмента. Вот почему при обнаружении газовой гангрены требуются особые предосторожности.

Приступил к операции. Дав больному рауш-наркоз (оглушающий наркоз), сделал широкие лампасные разрезы, прошел ножом до кости через все мышечные слои, удалил мертвые ткани. Затем завел в раны марлевые тампоны, густо пропитанные мазью Вишневского, и уложил ногу в комбинированную шину Крамера. Раненому перелили кровь, ввели сыворотку, сердечные препараты. Как это ни трудно было, но пришлось поместить его в отдельную палату. У постели поставили специальный пост.

После обработки остальных раненых, я поспешил к Вишневскому. Рассказал ему о делах, поделился впечатлениями о новой партии тяжелораненых, сообщил о случае с сержантом. Подробно доложил, как прооперировал его. Профессор насторожился; он поинтересовался, откуда поступил раненый с газовой гангреной и где ему так плохо обработали рану. Однако определить это было трудно, так как раненого подобрали без карточки передового района, где обычно указывается, какая помощь оказана на этапах эвакуации. Александр Васильевич спросил, как я собираюсь следить за процессом развития газовой гангрены. Мне казалось, что об этом можно судить по общему состоянию, температуре, пульсу и самочувствию. Однако профессор допытывался: как же все-таки узнать, поднимается отек выше или нет?

Я не нашелся, что ответить. Тогда он сказал:

— Иди, Владимир, сейчас же в госпиталь. Положи выше места, где забинтована нога, простую шелковую нить. Положи циркулярно. Если через некоторое время нитка «утонет», значит — отек развивается, тогда бери раненого на стол и снова делай разрезы, чтобы уменьшить отек и создать лучшие условия для аэрации…

Быстро вернулся в госпиталь, одел специальный халат и вошел в палату к сержанту. Лицо больного было в испарине, бледное, пульс частил. Нога как будто не изменилась в объеме… Я осторожно подвел шелковую лигатуру выше места ранения и оставил ее открытой для наблюдения. Медицинскую сестру предупредил: «Если нитка будет погружаться, срочно сообщите мне».

Ночью чувствую, кто-то меня тормошит, а я так устал, что не могу оторвать голову от подушки. Наконец с трудом открыл глаза и увидел тревожный взгляд Ксении Ивановны. Значит, надо срочно идти в перевязочную. Раненый с газовой гангреной был уже там. Он в полузабытьи, язык и губы сухие, пульс частый, температура высокая. Шелковая лигатура «утонула», врезалась в кожу. Значит, опасный процесс продолжается, отек ползет выше.

Опять пришлось давать рауш-наркоз. Заходя на здоровые участки кожи, сделал дополнительные разрезы. Снова заложил салфетки, пропитанные мазью Вишневского, уложил ногу в шину.

У основания бедра оставил небольшую полоску кожи открытой для ниточки, сделал поясничную блокаду…

Закончив операцию, пошел к себе в комнату, но уснуть никак не мог. Открыл томик Есенина, который лежал у меня на полке вместе с книгами по частной хирургии и травматологии. Обращаться к учебникам сейчас не было смысла, в них подробно излагалось лечение таких заболеваний, как аппендицит, язва желудка, желчно-каменная болезнь и ничего — о лечении ранений в военное время. Невольно приходила мысль: за последние несколько месяцев никто ни разу не пожаловался на болезни «мирного времени». Они как бы перестали существовать. По-видимому, война оказывает огромное психическое воздействие на человека и в этом, переключает его сознание на опасности, идущие извне, и не дает возможности сосредоточиться на неполадках внутренних органов. Не потому ли во время войны так редко отмечаются заболевания, распространенные в мирное время? Надо бы спросить об этом Александра Васильевича…

Наконец под утро заснул. Меня не будили, заведующие отделениями решили самостоятельно сделать обход.

В госпитале было три отделения, по одному на каждом этаже.

Первым отделением заведовала старый педиатр, доктор Яхонтова. Она долго не могла привыкнуть к «взрослым» больным, при обходе смущалась и краснела. Я не мог удержаться от улыбки, когда она, докладывая о состоянии больного, вдруг говорила в волнении: «Больной беспокойно сучит ножками!» Потом Яхонтова спохватывалась и смущенно улыбалась.

Ей трудно давалось описание ран и составление эпикризов — краткого резюме болезни. Но работала она самоотверженно, одна, без помощников, не уходила из отделения, пока не перевяжет и не накормит всех раненых.