Про/чтение (сборник эссе)

В бесчисленных статьях Бернаноса критика обращена в первую очередь к «раскрашенным гробам», к католикам, не имеющим мужества, равнодушным к бедности и несправедливости, католикам поверхностным, формальным, всегда принимающим сторону сильного. Именно в них писатель видит гораздо большую угрозу для христианства, чем в любой революции. Главный грех христианина для Бернаноса — это неготовность рисковать жизнью, брать на себя риск выбора и решений. Сколько же статей, памфлетов в «Nous autres Français»[85], написанных после Мюнхена, после которого Бернанос уехал в Южную Америку, или в книге «Cimetières sous la lune»

[86], написанной раньше, в период испанской войны, а затем и в статьях, опубликованных в годы последней войны, когда Бернанос стал одним из первых, кто примкнул к де Голлю. В них писатель не щадит духовенство, даже самых высокопоставленных представителей Церкви, критикует обращение испанских епископов, ставящее Церковь на сторону Франко, обличает жестокости франкистов и фашистов, которые вырезали и расстреливали целые ни в чем не повинные деревни при полном отсутствии каких-либо протестов со стороны испанских церковных иерархов. Как католик, он защищает не только право на веру, но и с тем же красноречием восстает против любого религиозного принуждения, отстаивая право на неверие.

Единственные, наверное, по отношению к кому Бернанос так же агрессивен, — это интеллектуалы, безответственные снобы, сидящие по кафе и барам и

давно не осмеливающиеся произносить слово «Польша» со страха, что их сочтут реакционерами, это тысячи интеллектуалов-буржуев, выдающих себя за марксистов… и с похотливыми минами рассуждающих между собой о массовых экзекуциях и чистках.

По польскому вопросу позиция Бернаноса для Франции поистине уникальна. Его высказывания о Польше не столь часты, но разительно отличаются от многочисленных банальностей типа «Pologne digne et malheureuse»[87] или поучений разных католиков вроде Мунье из «Esprit», как Польше надлежит примириться с Советами и создать симбиоз католицизма с марксизмом. У Бернаноса всегда ощутим ревностный культ героизма, чувствуется, что для него «заезженное» понятие геройства все еще имеет полную силу и значение. Для такого человека борьба поляков на родине, на всех фронтах с 1939 года и трагедия Варшавы действительно

имеют значение.

Уже в январе 1944 года Бернанос пишет статью «Польский Мюнхен». Уже тогда он говорит о предательстве, о том, что союзники бросили Польшу, оправдываясь тем, что это последний шаг к победе. Последняя жертва для достижения мира. От Польши требовалось «отдать то, что ей принадлежит и что ей гарантировали еще накануне войны». В мае того же года Бернанос пишет об ошибках, прикрываемых ложью, и лжи, прикрываемой преступлениями. В качестве примера он снова приводит польский вопрос. «…Польша, раздавленная Германией за 15 дней, пока французские войска полировали линию Мажино, а английские спокойно высаживались на пляжи Франции».

Когда в 1946 году группа французских католиков поехала в Польшу, в том числе и Мунье и ксендз профессор Бюлье, тот самый, который вместе с Эренбургом и Фадеевым во Вроцлаве «защищал мир», и когда они вернулись, наводняя прессу, от «L’Humanité» до «Figaro», оптимистически-примирительными статьями, Бернанос был единственным, кто выступил в «Bataille» с язвительным текстом против банальной фразеологии, с помощью которой путешественники фальсифицировали польскую действительность.

Вся жизнь Бернаноса — неустанная схватка. Он встает на защиту Action Française[88], когда любому ее защитнику угрожает отлучение от Церкви, обличает жестокости Франко, и его тут же изгоняют с Майорки. После Мюнхена он демонстративно покидает Францию и с шестью детьми едет в Парагвай, а затем в Бразилию. Живет в местах, где за почтой нужно отправляться верхом, а его библиотека — это немногим более тридцати книг, романов, как он сам писал, в основном детективных. Его голос всю последнюю войну звучит со страниц всех газет деголлевской Франции, но, вернувшись домой после Libération, он быстро унюхивает какой-то смрад, начинает полемизировать, а затем и громить представителей того же направления французской мысли, с которыми сражался заодно всю войну.

Наконец, в марте 1947 года он публикует в «Комба» интервью, где высказывает в лицо Франции самую жестокую правду.

Французы… нестерпимый народ, если посмотреть на них пристально… Франция хочет только оправдаться, каждый француз оправдывается, но у него это не выходит… Вы же знаете, что 39 из 40 миллионов с энтузиазмом бросались в объятия Петена, а потом они же бросились в объятия де Голля, с тем же энтузиазмом… Французский народ отравлен болезнью элит, макиавеллизмом. Это цинизм. Французы утратили идею справедливости, заложенную в совести народа… Французы впали в маразм, потому что больше не играют роли в мире, а когда-то они верили, что от них, в частности, зависит качество и ценность мира.