Про Клаву Иванову (сборник)

Евксентьевский, слюнявивший в губах незажженную сигарету, с достоинством вынул ее изо рта, показав, что она не горит. Рабочие осуждающе смотрели на шкодника, а он подмигивал во все стороны, улыбался победно, как бы говоря, что он и вправду может испытать судьбу, закурить тут, у бензина и взрывчатки. Дядя Федя погрозил ему кулаком, а Пина повертела у виска пальцем.

Серый столб возник впереди. Он поднимался от земли ровно, колонной будто, а в вышине уширялся раструбом, и тут дым растаскивало пеленой в полнеба, затеняло землю так, что солнце до нее не пробивало – внизу горело, видать, как следует, подчистую. Сделали полукруг над пожаром, в дым не полезли, потому что Родиону и так было все ясно. Фронт придется охватить взрывной полосой, а остальное, когда Платоныч подбросит команду, сапогами да ветками. (Где же там Санька? Ага, вот он как будто. Он! В костер, знать, сырых веток подбросил, чтоб подымней было, да только рядом с таким пожаром его костер все равно вроде папиросного дымка. Давай, давай, дружище, шуруй! А хорошо ты стан выбрал, не очень далеко и не так близко к огню. Дымы отдувает, не угоришь во сне. А воду разыскал? Без нее не работа, сам знаешь…)

Вертолет косо пошел на посадку, чуток повисел над костром Бирюзова, примерился к площадке, расчищенной неподалеку, в мелколесье, подвинулся к ней, качнув своим зеленым брюхом, и медленно, ощупкой, сел. Стало тихо. Родион открыл дверцу кабины и свалился на руки Саньки Бирюзова.

– Родя! – закричал Санька, стискивая его. – Ты? Черт! Не может быть!

– Может. И смотри-ка, что еще может быть.

Бирюзов дико вытаращил глаза, увидев Пину в дверцах вертолета, потом сильно заморгал. Ухватистый, расторопный Санька, каким его Пина помнила с осени, сейчас не походил на себя. Он потерялся совсем и даже вспотел – курносое лицо его забисерилось капельками. Вот он беспомощно глянул на Родиона и опять уставился на девушку.

– Сыч! – Пина засмеялась по-своему – хорошо, необидно.

– Привет, Бирюзов! – крикнул из-за ее спины Гуцких. – Идите, мы разгрузим. Давайте, товарищи, сначала «сосиски» на место…

– У нас есть сосиски? – послышался из вертолета голос Евксентьевского. – А пивка нет?

– Нашими сосисками подавишься, – буркнул Бирюзов, с трудом отводя взгляд от Пины. – Верно, Родя?

Санька в упор рассматривал Евксентьевского, который уже спрыгнул на землю и с видом курортника оглядывался вокруг, подымал голову к вершинам сосен, снисходительно улыбался солнцу.

– Ишь ты, чистый турист! – восхитился Санька и добавил: – Н а п р и р о д е-л о н е. Пошли, Родя?

– Идите, идите, – послышался голос Гуцких. – И вы, Чередован, тоже…

Они двинулись к стану меж кустов и деревьев. Родион тихо смеялся над Санькой, который шел впереди в ладном своем, хорошо подогнанном комбинезоне, придерживал ветки и говорил, говорил, стараясь сгладить неловкость:

– Пожар ничего, Родя, задавим. А ты молоток! Ноги в порядке? А вы, Агриппина, на меня уж не того, я ведь сдуру тогда… Родя, а наши ребята не выбрались еще из тайги? А как там самоубийца-то мой? Не знаешь еще? Вы уж, Агриппина, чтоб сразу стало ясно, извините меня за прошлогоднее… Ты картошки привез, Родя? Молоток! А я тут начал уже просеку делать с утра. Земля задернелая, тяжелая… Скажи, какая встреча! Вы уж, Агриппина, меня…

– Вы уж тоже меня, – весело перебила его Пина. – Не рассчитала я в тот раз, лопатой-то…

Санька остановился и протянул Пине руку. Девушка пожала ее, и они пошли тем же чередом по тропе.

– А я тебе этих «туников» привез, – сообщил Родион, когда они уселись у костра.

– Догадываюсь, видел уже одного, – Санька постепенно обретал свой обычный вид: задиристый, ершистый парень, которому все на свете ясно. – Сколько всего?

– Троих. Двое из Москвы.

– Попьют комарики московской кровушки, – отмахиваясь от комаров, зудящих над головой, сказал Бирюзов. – Как они?

– Экземпляры! А что у тебя вышло с ними?

– Какой-то чокнутый один попался, н е о т м и р а с е г о, – махнул рукой Бирюзов.

– А что вышло-то?

– Да что? День проработал ничего. Только все о чем-то думает про себя, ни с кем не говорит. А назавтра бросил лопату и пошел к стану: «Ты куда, в Москву?» – кричим. Молчит, только сгорбился, а тут огонь подползает к полосе, вот-вот подпекать начнет. Пролежал этот филон до ночи в холодке… А ну его, Родя! Давай о другом поговорим.

– Нет, я должен знать.

– Ну ладно. Пришли мы на стан перекусить. Я толкую ему, что у нас, на пожарах, п о с т р о е н и е п о л н о г о с о ц и а л и з м а – кто не работает, тому жрать не даем. Он молчит. Убежали мы в ночь фланги отаптывать. До утра огонь обшибали, нанюхались, приползли еле живые, а он лежит без памяти и слюни зеленые распустил. Хватились, оказывается, он аптечку съел! Мази от ожогов, ихтиолку, все таблетки сжевал – и антибиотики и от простуды. Йод выпил. А мы на ногах не стоим. Что делать? Посоветовались с Копытиным, перекинули его через коня да в деревню – молоком отпаивать…