Про папу

— Понимаете, когда это случится, вы забудете, почему вы на нее кричали. Совсем-совсем забудете. А каждый день, когда вы на нее накричали, будет как гвоздь в вашей голове.

Мне не хватало слов. И я потыкал себе в лоб не сгибающимся от волнения пальцем.

— Понимаете, у меня сейчас вся голова в этих гвоздях. Их никто не вытащит. Я с этим живу и не хочу, чтобы вы жили так же.

Мужчина немного растеряно пожевал губами.

— Да, конечно, но мама так…

Я наклонился к нему ближе.

— Один раз, всего один лишний раз сдержитесь, не накричите на нее, как бы тяжело ни было. Пожалейте сами себя.

Мужчина слушал, а я просто захлебывался в своих словах, как всегда бывает, когда чувства мчатся в тебе, как ураганный ветер, а язык за ними не поспевает. Я прикоснулся к рукаву влажной от сырости зеленой куртки, и мужчина не отнял руку.

— Сейчас последние дни, когда вы вместе. И если вы, даже заботясь о ее теле, будете при этом разъедать ее душу… Да, она тоже мучает вас, но вы молоды, у вас будет время, чтобы все это забыть, залечить в себе, а у нее этого времени нет. Она так и уйдет обиженной и раздраженной. И вас никто не простит, потому что некому будет уже вас прощать.

Мужчина растерянно посмотрел на меня. По глазам его я понял, что он сам знал об этом. Но знать — это еще не осознавать.

Мы пожали друг другу руки и разошлись. Я увидел, как они отходят от банка по слякотному булыжнику через холодный август, сын и мать.

Сын чуть придерживал маму за руку, чтобы она не упала.

21 августа 2018 г.

Отдал другу все оставшиеся папины пеленки и салфетки. У него недавно сын родился. «Это от нас с папой», — сказал.

Папины ходунки продал через интернет, так же как и купил когда-то.

Теперь чей-то другой упрямый старик с ними ходить не будет.

22 августа 2018 г.

Почему я больше ничего не пишу о кошке Котасе.

Дело в том, что она еще как бы есть, но ее уже нет. Даже собака Белка не реагирует на нее уже никак, впрочем, и она не замечает ее присутствия.

Котася спит на диване возле батареи, спускается с него, чтобы поесть. Рыбы пожевать, больше не берет ничего, я знаю, что это вредно и нельзя, но ей уже можно.

Ей двадцать два года. Это сумасшедшая старость для кошки.

Котася любила спать на мамином животе, ссорилась с папой, видела собаку Белку маленьким щенком, она помнит совсем молодого меня. Она уже почти ничего не видит, очень плохо слышит, совсем ни к кому не ластится, хотя и любит, когда ей гладят голову. Ходит кошка уверенно только знакомыми тропами, да и то часто мимо лотка.

У Котаси уже третий год маразм. По ночам она кричит. Доживает, старушка. В полуслепых глазах — ментальный покой.

Я, как и Сашка, всего лишь ее смиренные сопровождающие на уже коротком пути в страну, из которой не вернулся ни один кот на свете. Если эта страна существует, конечно. Может быть, и нет.

Тогда последняя серия Котасиного сериала пусть закончится в покое, тепле, с ее любимой мойвой и прикосновениями между ушей. Пускай не будет боли, не будет страха. Но пусть последняя серия эта продлится долго. Долго-долго. И после еще немного. А потом в воздухе появятся невидимые губы и задуют свечу.

Пусть будет так.

1 сентября 2018 г.

Снова ездил в Москву. Почти на две недели. Надо начинать новую жизнь, затоскую — конец мне, между двух стран застрял. Я как раз начал подготавливать документы, а тут папа все решил за меня. Хочу остаться в России. Так же, как когда-то, очень давно, хотел уехать в Германию. Я был молод и глуп, все, что надеялся найти там, оказалось здесь, рядом с родителями. Очень я в Германии был нужен. А здесь был нужен всегда. Даже когда папа еще ездил на велосипеде и улыбался куда чаще, чем хмурился.

Приехал из аэропорта вчера ночью, тихо открыл ключом дверь, не разбудив даже старую, теряющую слух собаку Белку, наскоро скинул с себя куртку и джинсы и почти сразу уснул.

Проснулся утром от криков Сашки.

— А Белка не ест, с раннего утра стоит у дверей. Макс, она тебя ждет!

Выхожу невыспавшийся на веранду. В дверях улыбается, кивает собачья морда. Днем овчарке в дом нельзя. На этом настаивает любящий порядок и чистоту Сашка. Это знаю я. Это знает Белка. Поэтому стоит, переминаясь с ноги на ногу, пыхтит.

— Ох-ах, я думала, ты ушел и не вернешься!

— Ошиблась.

— Да!

Собака прижимает уши, делает неуверенный шаг внутрь веранды, ставя лапу на мокрую тряпку. Сашка вымыл сегодня пол в честь моего приезда, прямо с утра.

— Это ты куда собралась?

— Ах-ох, я знаю, этот закон о запрете входа собак в дневное время… Но так хочется об тебя вытереться.

— А нельзя. Да.

Сажусь на табуретку в двух метрах от ее подрагивающего носа. Я сам очень хочу обнять свою собаку, но эти мгновения так нежно щекочущи, что жалко их упустить…

— Ты не понимаешь. Ты ушел. А потом не пришел. А потом опять не пришел. И даже потом.

— Сашка мне писал, что ты вроде не грустила особо и ела хорошо.

— Это жизнь. Наш папа тоже ушел и не пришел до сих пор. Он ведь вернется?

— Нет, Белка, папа ушел навсегда.

— Ну, я еще подожду все-таки. Ведь ты — пришел?

— А я пришел.

— Ну это же прекрасно!