То есть выстоял пресловутую крымскую очередь и потратил деньги зря. Их можно вернуть, но тогда потребуется посвящать в это отца, и я махнул рукой — сумма плевая, а для папы это будет удар под дых. Подчеркивать пожилому человеку его беспомощность — это все равно что упрекать дислектика в безграмотности. К тому же папа и деньги (начиная с пяти рублей) — это вопрос жизни или смерти того, кто их растранжирил. И так переживания каждый день, а тут отцу и свалить вину не на кого.
Сегодня проснулся от криков папы: «Он дважды, дважды заплатил!» — и увещевательного говорка Сашки: «Да нет, дядя Витя, вы же видите, квитанция одна, а это совсем другое, акт о выполненных работах…»
Так ведь и есть, и папа успокоился.
Но я поежился и натянул себе одеяло на голову — этот мир мистичен даже в мелочах…
Отцу не хватает моей любви, именно поэтому он провоцирует меня, пытаясь достучаться до этого сосуда, без которого в жизни его нет ничего, кроме ужаса и надвигающейся темноты. Не любишь меня, так хотя бы заметь…
Испуганного ребенка можно взять на руки, спеть ему смешную песенку. Даже если ребенок зол и машет руками и ногами, чуть сильнее сожми ладони, пусть почувствует, что сила тоже может быть ласковой и мягкой, но слабее она от этого не становится.
Но у ребенка есть свой внутренний щенок, и он быстро проснется.
У отца его нет. Мне жаль, что папа не боец по своей сути, он не борется, он слишком тонок для этого. Всю жизнь я помню выражение отцовского лица, всегда казалось, что он слышит какую-то тихую, светлую музыку.
Теперь он не слышит ее. И у меня ее нет.
На самом деле я очень плохой сын. Не потому, что часто срываюсь и бываю несправедлив к испуганному, состарившемуся отцу. Право, это мелочи.
Главный мой грех — я еще не подарил ему внука.
Папа сломал свой красивый нос, зацепившись ногой за порог. Скорую вызывать не стали, но я много орал, потому что он не ходит ни с палочкой, ни с новыми ходунками. Лечил его сам, уложил в постель («У меня теперь будет кривой нос?» — «Я в туалет хочу!»). Долго гладил отца по седой голове и улыбался, ласково говоря: «Не ссы, нос будет как у меня», принес отцу сметанный торт и смотрел, как он его ест сквозь кровавые сопли.
Поел, и я полотенцем, смоченным в теплой воде, стер с его лица засохшую кровь. Он уснул.
Что вы знаете о стрессе? Я о нем знаю все.
Смотрю через открытое окно, как Котася расслабленной походкой отправляется в угол двора, где золотятся на солнце опавшие листья, и блаженно растягивается там на солнышке, ни дать ни взять престарелая аристократка, принимающая солнечные ванны. С удовольствием потерлась макушкой о теплую листву, свила в колечко и затем расслабленно вытянула хвост.
Из кустов появляется ехидная морда собаки Белки.
— А! Ха-ха!
— Мр-р-р… кто здесь?
— Вы думаете, что вы в безопасности?
— Ах, оставьте.
— Мир вам, кажется, друг, да?
— Пустое.
— Сударыня, а не пора ли нам принять влажные процедуры?
Белка делает прыжок, стараясь прижать Котасю передними лапами к земле и облизать ей затылок. Котася каким-то чудом, не меняя позы и просто боком оттолкнувшись от земли, взлетает над ней и оказывается на дереве. Белка возмущенно смотрит на меня в окне.
— Скажи ей, кошке надо помыться!
— Белка, отстань от Котаси.
— Мне скучно-скучно-скучно! Поиграй со мной, а?
Приносит игрушку, розовую резиновую гусеницу, осторожно держа ее за хвост, потому что, если надавить на голову червя, игрушка резко дудит и собака Белка пугается. Я отрицательно качаю головой. Опять руки мыть придется, а я только что их помыл.
Скучно ей, конечно. У нее есть друг, соседский пес, но что это за пес, неизвестно, его не выпускают за двор, и я знаком только с его носом, уныло выглядывающим из ворот, когда мы с Белкой гуляем по улице. Они с Белкой общаются через забор и за много лет подружились, часто обгавкивают одного ежа, когда он ползет по нейтральной территории. Иногда я кладу возле знакомого носа кусочек колбасы, нос благодарно тыкается мне в руку и слизывает мясную монетку. Белка даже не ревнует — ни ко мне, ни к колбасе. Друг потому что.
Они с ней целуются через ворота, и нос исчезает.
Шекспировская драма. Надо уговорить соседа одну секцию забора разобрать, пусть ходят друг к другу в гости и играют вместе. Канаву поделили, что нам еще делить. Если это кобель, на Белку трусы надену.
Топ-топ, сверху сыпется мелкая листва — кошка Котася аккуратно и сосредоточенно, как канатоходец, идет по тонким проволочкам сетки, натянутой вдоль крыши. Вот уж кому раздолье. Тихое, вечернее солнце касается бровей собаки Белки, прилегшей возле забора, и она прищуривает глаза.
Рай во дворе. Иногда думаю, правильно Адама и Еву изгнали из него. Бегали бы друг за другом вокруг дерева до сих пор, и на этом все.
Ухаживая за пожилым родным человеком, надо первым делом лишиться иллюзий, а не то будет неприятно садиться голым задом на бетон.