Дорогой Владимир Владимирович,
<…> Попал я с корабля на бал и не на очень веселый бал. <…> Дело идет о сборе денег в пользу Бунина. Вы[,] верно[,] знаете, что у него от Нобелевской премии 1933 года давно не осталось ни гроша. Живет он теперь главным образом тем, что для него собирают его друзья. Так вот, опытными людьми признано здесь необходимым: для успеха производимого частным образом сбора необходимо устроить в Нью Иорке вечер. Вейнбаум будет председательствовать, будет прочтен рассказ самого Ивана Алексеевича, будет доклад о нем, будет и мое небольшое слово. Я[,] однако[,] сделал оговорку. Я приехал сюда с острейшим конъюнктивитом, и сейчас мой глаз в таком состоянии, что я выступить теперь просто не мог бы. Если эта болезнь <…> к тому времени не пройдет, то я свое слово напишу и его кто-либо на вечере прочтет. Но главное, по общему (и моему) мнению, это – ВАШЕ выступление (хотя бы десятиминутное). Все Вас умоляют приехать для этого в Нью Иорк. Устраивает вечер Лит.<ературный> Фонд, образовавший особую комиссию. Он должен состояться во второй половине февраля, – о дне Фонд мог бы с Вами сговориться. Если только есть какая-либо возможность, очень, очень прошу Вас не отказываться. Бунину – 81 год, он очень тяжело болен, и едва ли Вы его когда-либо еще увидите. Вам же будет приятно сознание, что Вы ему эту большую услугу оказали.
Буду ждать Вашего ответа. Был бы чрезвычайно рад, если бы при этом случае Вы написали и о себе. Что пишете? довольны ли работой? Не слишком ли много времени у Вас отнимает кафедра?
Мы оба шлем Вам, Вере Евсеевне и Вашему сыну самый сердечный привет, самые лучшие пожелания.
Набоков ответил так (2 февраля 1951 года, машинопись):