Прочтение Набокова. Изыскания и материалы

После этого, невзирая на мои протесты, меня переместили в общую палату, где из радиоаппарата непрерывным потоком лились ритмичная музыка, сигаретная реклама (сладким, задушевным голосом) и комичные номера – снова и снова, без конца, до той минуты, пока я (в десять часов вечера) не зарычал, чтобы кто-нибудь остановил гнусный передатчик – к большому неудовольствию и недоумению сестер и пациентов. Занятная деталь американской жизни: на самом деле они радио не слушали, напротив, они все время болтали между собой, рыгали, гоготали, отпускали шуточки, заигрывали с (очень хорошенькими) сестрами, но, очевидно, невозможные звуки, исходившие из аппарата (а я, собственно, впервые слушал радио, если не считать тех очень коротких спазмов в домах моих знакомых и в автомобилях во время моих путешествий по стране), каким-то образом служили обитателям палаты в качестве «жизненного фона», поскольку, лишь только радио смолкло, воцарилась гробовая тишина – и я вскоре уснул[1081]. Сегодня утром (четверг, восьмое) я чувствую себя превосходно – съел отличный завтрак (яйца были сварены, разумеется, вкрутую) и предпринял попытку принять ванну, но был схвачен в коридоре и водворен обратно в койку. Сейчас меня вывезли в кресле-каталке на крыльцо, где я могу курить и наслаждаться своим воскресенiемъ изъ мертвыхъ[1082]. Завтра надеюсь быть дома.

Что ж, вот вся история[1083]. Спасибо, дорогой[1084], что устроил дело с 500 долл.[1085]

Сейчас же напишу г-же Уайт. Я послал ей (несколько дней тому назад) рассказ[1086]. Я читал его на «банкете» в Корнелле 25 мая, и он имел грандиозный успех. Эти деньги будут un moment très propice[1087]. Мне придется занять 200 долл. в Фонде помощи писателямъ[1088] – русское общество в Нью-Йорке. Это устроил старый добрый Алданов с Зензиновым. Я послал Алданову несколько критических замечаний на его последнюю публикацию в «Нов<ом> Русс<ком> Жур<нале>»[1089], и он принял их очень кротко.

Я снова с головой погрузился в сочинение своего нового романа и надеюсь кончить его за два месяца[1090]. Мне очень

понравился твой отзыв на книгу русской дамы (хотя ни ты, ни она не можете избавиться от заблуждения, что Ленин был душа-человек)[1091]. В последнем номере «Нью-Йоркера» была отличная вещица Перельмана – и еще то дивное стихотворение о Шерлоке Холмсе и снеге[1092]. У меня здесь были очень верлэновские настроения – «Mes Hôpitaux»[1093] и все такое. Но Вера, конечно, страшно волнуется из-за всего случившегося, так что если ты можешь снестись с ней и убедить ее не ехать в Кембридж, что совершенно излишне, поскольку я уже вполне здоров, ты бы оказал ей громадную услугу. Карповичи, надеюсь, позаботятся о моем пропитании на ближайшие два или три дня. [Вычеркнуто Набоковым в связи с нижеследующим]

[Приписка на полях:]

Теперь только заметил, что твое письмо послано из Вэлфлиита. Я-то думал, что ты уже вернулся в Нью-Йорк.

Сердечный привет вам обоим. Наши летние планы еще окончательно не определены, но чую, что мы скоро увидимся. А как твое

здоровье? Все ли ты еще разлучен с вином, вином, вином?[1094] Некоторое время тому назад я начал беспокоиться о твоем здоровье, но потом пришло твое письмо, и я решил, что ты здоров. Так ли это?

Душевно твой В.

Вера остановилась у Анны Фейгиной, 250 W. 104. [Вычеркнуто Набоковым]

Перевод выполнен по изданию: Dear Bunny, Dear Volodya. The Nabokov—Wilson Letters, 1940–1971 / Ed. by S. Karlinsky. Berkeley et al.: California University Press, 2001. P. 146–150. Письмо не датировано. Почтовый штемпель: 9 июня 1944 г. Датируется по содержанию.

II

Итака

623, Хайланд Роуд

Итака

Тел. 43109

[до 5 сентября 1951 г.]

Дорогой друг[1095],

Я слёг. Врач сказал, у меня что-то вроде солнечного удара. Дурацкая история: после двух месяцев лазанья по склонам Скалистых Гор, почти нагишом, в одних шортах, получить солнечный удар от палевого нью-йоркского солнца на опрятном газоне! Высокая температура, боль в висках, бессонница, и непрерывная, волшебная, но совершенно бесплодная круговерть мыслей и образов.