Прогнозы постбольшевистского устройства России в эмигрантской историографии (20–30-е гг. XX в.)

Мировая война, по мнению Маклакова, обозначила несостоятельность европейских демократий. Либерализм с его классовым эгоизмом оказался негодным для управления национальным организмом во время войны. Государственная идеология сыграла в этот период, считал Маклаков, значительную положительную роль: при распределении продуктов, хлебных карточек, распределении частного имущества за общий счет и т. д. интересы всех слоев населения были слитыми. Маклаков отмечал и изменение психологии, далекой от либеральной доктрины: стало неловко быть богатым и это показывать, «неловко на глазах у голодных есть вкусные вещи»; увеличился налог на богатство, стало возможным участие рабочих в прибылях, государственное страхование безработных и т. д. «Сдвиг пошел не в сторону экономического либерализма и свободы самодеятельности, а в ту сторону, куда звал коммунизм». Русский опыт, считал Маклаков, дискредитировал идею народовластия.

Маклаков отвергал обвинения Бахметева в пристрастии к этатизму, который будто бы «отжил свой век». Маклаков объяснял Бахметеву, что уровень этатизма зависит от конкретно-исторических условий и социальной структуры той или иной страны. Америка находится на огромном пространстве, где культура экстенсивна, не все природные богатства использованы и не существует ограничений для личной инициативы. «В Америке создался сначала быт, который в своих собственных интересах создал и центральную власть… у Вас еще нет этатизма, – отвечал он Бахметеву, – и у Вас делают свое благополучие благодаря личной инициативе и личному успеху в битве за жизнь…». Кроме того, в Америке сложилось традиционное отношение к власти. Она создавалась не сверху, а самодеятельностью граждан; нравы, обычаи и предрассудки в Америке сильнее власти. И если в Америке либерализм является движущей силой, то в Европе он стал «старомоден». Из этого Маклаков делал вывод о том, что дальнейшая европейская жизнь будет исходить из двух исторических фактов: во-первых, властвование демократии оказалось непрочным и принесло программу борьбы классов и, во-вторых, этатизм способен разрешить требования проигравшей демократии.

Государство, по убеждению Маклакова, способно регулировать национальную жизнь, налоговую систему и принудительно разрешать противоречия классов, защищать интересы обиженных. Подобную идеологию с преимуществом этатизма Маклаков признавал временной, до тех пор пока не изменятся условия жизни: «Всякая идеология, – считал он, – является и синтезом прошлого, и тезисом для будущего». В соответствии с этой идеологией сложатся и международные отношения, при которых невозможен будет абсолютный суверенитет отдельного государства, установится регулирование национальных самолюбий и притязаний.

Направленность к этатизму Маклаков признавал, таким образом, одной из ведущих линий европейского развития. Что касается России, то Маклаков в своих размышлениях проявлял известную двойственность. С одной стороны, он признавал, что идеология Бахметева для России «имеет больше шансов быть верной»; причиной являются большие пространства России, недостаток рук для ее обработки, редкость населения; в России еще должен утвердиться капитализм и связанный с ним либерализм; кроме того, Россия уже «глотнула этатизма» в большом количестве. К тому же процесс освобождения от большевизма, обозначенный Бахметевым, должен сопровождаться победой над властью и утверждением главенства быта, то есть свободной личности. Вместе с тем, соглашаясь с Бахметевым в том, что в России имела место гипертрофия зависящих от государства служащих, Маклаков считал, что «русская жизнь пойдет иным путем» и установится «разумный этатизм», а «не преобладание ослабления государственных функций перед личной самодеятельностью населения»[185]

.

Маклаков сомневался, что в будущей России, как предполагал Бахметев, личность сможет побудить власть к самоограничению. Как государственник Маклаков признавал необходимость власти и ее заслуги, даже если эта власть находилась в руках врагов. «Этого не понимал Милюков, – считал Маклаков, – когда судил о Столыпине», которого он считал врагом России, услужливым царедворцем, а не государственным человеком.

Заслугу большевиков Маклаков видел в освобождении Восточной Сибири, в избавлении от посягательств Польши. «Я испытываю два чувства, когда гляжу на советскую Россию, – писал он, – зависть и болезнь. Зависть к тем, кто сейчас мог бы подавать голос в европейских вопросах, имея за собою Россию. Какая была бы благородная роль и призвание. Но я инстинктивно испытываю страх, когда думаю о том, что случилось бы, если бы в России не было сейчас никакой центральной власти, даже плохой; если бы Россия стала простым объектом соседских вожделений и на защиту ее шло бы одно только их соревнование; это соревнование недостаточно для защиты; соседи бы сговорились, разделили бы сферы влияния, а России надолго бы не было, если не навсегда»[186].