Происхождение славянских наций. Домодерные идентичности в Украине и России

К важнейшим источникам о взглядах элит Гетманщины после Полтавы принадлежит, кроме упомянутой летописи Григория Грабянки, и объемное «Сказание…» Самуила Величко — бывшего канцеляриста Генеральной военной канцелярии[378]

. Вероятнее всего, оба произведения были написаны или отредактированы в течение 1720-х годов. Хотя Летопись Грабянки завершается событиями 1709 года, ее автору был известен российский перевод труда Самуэля Пуфендорфа, напечатанный в 1718 году; кроме того, он использовал термин «император Всероссийский», который Петр принял только осенью 1721 года. Величко также знал русский перевод работы Пуфендорфа, а из текста его летописи следует, что он пережил Петра I. Тот факт, что оба главных труда казацкой историографии были завершены не ранее 1720-х годов, позволяет предположить, что импульсом к их созданию стало не столько поражение Мазепы под Полтавой, сколько его долгосрочные политические последствия, в частности отмена гетманства в 1722 году и попытка ускоренной инкорпорации Гетманщины в общеимперскую административную систему через прямое правление Малороссийской коллегии.

Оба летописца имели и личные, и идеологические основания сопротивляться инкорпорации. Грабянка, например, входил в состав казацкой делегации во главе с наказным гетманом Павлом Полуботком, которая в 1723 году отправилась в Петербург, чтобы просить восстановления гетманства. Его, как и Полуботка, царь бросил в тюрьму; но, в отличие от приказного гетмана, Грабянка пережил заключение, вышел на свободу после смерти Петра I и сделал успешную карьеру после восстановления должности гетмана, которую занял другой царский узник, Даниил Апостол. В 1730 году Грабянка получил должность гадячского полковника, а умер в 1737 году во время казацкого нападения на Крым[379]

. Величко по неизвестным причинам оказался за решеткой там же, где и после Полтавской битвы. Поэтому нет ничего удивительного в том, что как историки Грабянка и Величко были ревностными борцами за традиционные казацкие вольности и свободы. Естественно, что, учитывая политические обстоятельства, они, в отличие от Мазепы и Орлика, пытались достичь своей цели в рамках Российской империи, а не за ее пределами, что могло повлиять на их аргументацию. Отмена гетманства, в отличие от отстранения от должностей отдельных гетманов в прошлом, свидетельствовала об очевидной угрозе, которая нависла над самим существованием казацкой государственности. Естественной реакцией на это была выработка исторических аргументов, которые доказывали бы «древнее», а следовательно, легитимное происхождение казацких прав, привилегий и свобод. Однако, в отличие от казаков XVII века, казацкие элиты после Полтавы, чьи взгляды отражены в исторических трудах Грабянки и Величко, старались не расширить свою автономию, а всего-навсего сохранить ее.

Значение трудов Грабянки и Величко становится понятнее на фоне исторической, политической и идеологической дискуссии, которая началась с войны манифестов между Мазепой и Петром в 1708–1709 годах и продолжилась в изгнаннических писаниях Орлика. На чью сторону — Петра или Мазепы — становятся летописцы послеполтавской Украины? Судя по тому, что нам сегодня известно, у казацкой элиты было не очень много оснований любить Мазепу. Сначала они критиковали гетмана за раболепие перед царем, а затем крайне неохотно поддерживали его восстание. Даже сторонники не могли дождаться кончины Мазепы, после которой сразу заключили «Pacta», что было реакцией на самовластное правление Мазепы и имело целью ограничить полномочия и амбиции его преемника Филиппа Орлика. А один из упомянутых летописцев, Самуил Величко — протеже мазепиного врага генерального писаря Василия Кочубея — не был ни другом, ни поклонником покойного гетмана. Однако одно дело — уклоняться от поддержки Мазепы, и совсем другое — одобрять посягательства Петра на автономию Гетманщины, кульминацией которых была отмена гетманства.