Происхождение славянских наций. Домодерные идентичности в Украине и России

Для обоих летописцев центральным пунктом в дискуссии о правах было толкование Переяславского договора 1654 года как «Magna Carta» вольностей Гетманщины. Величко обозначил переяславское событие как соглашение, в котором имелись двусторонние обязательства двух равноправных партнеров. Конечно, такая интерпретация прямо противоречила взглядам московской власти, воспринимавшей права и привилегии Войска Запорожского как дар царя его подданным, который царь может в любое время забрать по своему желанию. Московская сторона никогда не признавала обязательный характер Переяславского соглашения и дальнейших «Статей Богдана Хмельницкого», но на переговорах с наследником гетмана одновременно отрицала, что нарушала их. В 1708 году, на гребне кризиса, Петр не признавал никаких нарушений Переяславского соглашения. На самом деле он придерживался политики своих предшественников, существенно ограничивая привилегии казачества: сначала издал новые статьи, которые резко сокращали полномочия новоизбранного гетмана Ивана Скоропадского, а потом, в 1722 году, вообще отменил гетманство. Своей интерпретацией Переяславского соглашения как взаимообязывающего договора казацкие летописцы, как и их предшественники 1654 года, экстраполировали правовую и политическую практику польско-литовской Речи Посполитой на Московию. Отношение к самодержавной царской власти, якобы придерживающейся традиций Речи Посполитой, было четким проявлением ложного понимания политических реалий, которое еще можно было простить таким «бывшим русинам», как Софонович или Баранович, но не канцеляристам Гетманщины 1720-х годов. Однако они, в конце концов, были только жертвами политических обстоятельств, которые диктовали им линию поведения. Признание реалий царского самодержавия не дало бы им лучших аргументов для восстановления казацких прав, которые были отобраны Петром и его предшественниками.

Ни один из летописцев не уделил должного внимания выступлению Мазепы. Грабянка просто-напросто вспомнил об «измене» гетмана, а летопись Величко заканчивается событиями конца XVII века. Отношение этого второго автора к выступлению Мазепы можно реконструировать только приняв во внимание его реакцию на восстание, которое поднял Петрик, в 1693 году вступивший в союз с Крымом. Повествуя об обращении Петрика к Войску Запорожскому, Величко приводил те же аргументы, что фигурировали и в универсалах Мазепы за 1708 год: война против Московии ведется за казацкие вольности и всеобщее благо народа-нации, а ее цель — вернуться к идеализированным временам Богдана Хмельницкого. В тексте летописи представлен и предполагаемый ответ родного для Величко Полтавского полка на письмо Петрика. В этом письме казаки не признают того, что московские власти каким-то образом оскорбляли казачество и Малую Россию, но добавляют, что если бы что-то такое и произошло, дело могли бы исправить умные мужи, а не бунтари вроде Петрика. Поскольку Величко не счел Петрика умным мужем, можно предположить, что к Мазепе он относился не намного благосклоннее[385]

. Хотя Величко и предполагал, что бунтари озвучивают дельные требования, он не одобрял бунт как средство исправить ситуацию.

Как сам Мазепа и его гипотетический alter ego в летописи Величко — несчастный Петрик — казацкие летописцы видели решение своих проблем в возвращении к временам Богдана Хмельницкого, который предстает на страницах обоих летописей идеальным гетманом. Вообще, в Гетманщине период Хмельницкого воспринимали как «золотой век», по сравнению с которым оценивали неудачи и достижения новых лидеров казачества. Почти непременным условием соглашений, которые московская власть составляла для его преемников, были упоминания о «Статьях Богдана Хмельницкого». В свое время даже турки попытались извлечь выгоду из популярности этого гетмана, назначив в 1678 году его сына Юрия Хмельницкого «князем малороссийской Украины». Московиты, со своей стороны, проводили четкую границу между отцом и сыном, которого в Конотопских статьях, изданных в 1672 году гетманом Иваном Самойловичем, заклеймили как предателя вроде Ивана Выговского и Ивана Брюховецкого[386].