Происшествие из жизни...

— Доченька, родная, — позвала или, скорее, простонала из комнаты Аграфена Ниловна, и Людмила Павловна побежала к ней, уже на ходу испуганно восклицая:

— Что с тобой, мамочка?! Что с тобой?!

Аграфена Ниловна лежала со спокойным лицом, выпростав из-под одеяла руки, смотря на дочь ясными тихими глазами.

— Посиди рядом, дай ручонку… Боль какая-то во внутренностях. Дай ручку, подержусь, и пройдет… Ой! — охнула она, но глаза ее, смотревшие на дочь, не отражали боли, были чисты, и Людмила Павловна похолодела вся от этой спокойной незамутненности ее глаз.

— Мамочка, — сказала она, — я «скорую» вызову, я сейчас…

— Зачем людей беспокоить? — Аграфена Ниловна крепко держала ее руку. — Не надо. Не бойся, не помру, я хочу еще внуков дождаться. Я дождусь. Верно говорю?

Людмила Павловна уткнулась лицом в ее грудь, сдерживая слезы. Какие внуки? Видно, на роду ей написано остаться старой девой… Но еще страшнее, еще немыслимей потерять мать, остаться в безответном пространстве квартиры, в душевной пустоте, в одиночестве.

— Ой! — снова вскрикнула Аграфена Ниловна, попытавшись приподнять руку, чтобы погладить дочь по голове.

— Я вызову «скорую». Так нельзя! — воскликнула Людмила Павловна и снова испугалась тихих, покойных, почти умиротворенных материнских глаз, не отражавших ни боли, ни страдания…

…Трижды Величайший был один в своем дворце. Чалап храпел где-то в пространстве. Трижды Величайший прислушался к его храпу и осторожно сполз с дивана. Он подошел к Книге Судеб и оглянулся, будто боялся кого-то, но кого он мог бояться, всесильный повелитель царства тьмы. И все же, озираясь, он торопливо стал листать Книгу, прислушиваясь к храпу Чалапа: пусть спит дольше и видит свои сны. Что за сны ему-то снятся? Куда он улетает, храпя, в какие пространства?

Трижды Величайший долго листал книгу, ветхие ее страницы шелестели тихо, как обычно, но Трижды Величайший вздрагивал от их шороха, казавшегося ему сейчас громоподобным, готовым разбудить Чалапа.

Наконец он нашел то, что искал. Он увидел старую кузницу, заросшую буйной травой, и на пороге ее увидел его, Каина, сына своего, старого, немощного от груза годов человека, наказанного Не Имеющим Имени вечным земным бессмертием. Пятно проклятия чернело на лбу Каина.

— Сын мой, — сказал Трижды Величайший, — я наказываю людей забвением прошлого, а сам не могу забыть тебя. Значит, память — наказание, а забвение — награда. Не могу я тебя забыть, первый, рожденный от земной женщины.

Трижды Величайший оглянулся, перевернул еще страницу…

…На благословенном свете, что стоит миллионы лет, было это. Крепок и юн был тогда мир — каменные скалы подпирали его со всех сторон, чтобы не упал, Огненные горы скрепляли, чтобы не всколыхнулся, пять рек омывали — не засох бы.

Корни деревьев насквозь землю пробивали, ветви до неба дотягивались. Листья на них тяжелые были, плоды лопались, капал сок на землю, и трепетала земля, принимая его. Благоухание стояло в воздухе. Солнце выходило из Огненных гор, мир цвел и сверкал под его лучами. Крылатые разбрасывали свои цветные яйца. Зверье подымало суету и сутолоку. Все находили надежный приют и плодились.

Были тогда люди исполины. Крепкие, как скалы, и юные, как мир. Жили в шатрах и возделывали упругую землю. В поте лица проходили дни, были счастливы люди и с наслаждением оглядывали, выходя утром из шатров и прикрыв ладонью глаза, плоды труда своего и богатство бескрайней земли.

Вечером вспоминали Не Имеющего Имени, Который Везде и Нигде. И, вспомнив, просили прощения за забывчивость свою и краткость молитв.

Так жили люди.

Но однажды упала с неба звезда, не видел никто ее падения, только старый Ной заметил и понял, что это знамение Творца.