Проклятие рода

- Любовь не отделить от веры, как жар и свет от огня! – Пастор заговорил увереннее. - Любовь это добро, и кто из верующих не совершает добрых дел, тот бредет по жизни ощупью, тот в действительности неверующий и не ведает ни веры, ни любви. Один ли страх Божий, ожидание кары Господней заставляет людей совершать добро? А зло? Не есть ли зло ступень к познанию добра и любви, а значит и веры?

- Зло на земле от отсутствия страха Божьего! Чрез него лишь к Любви придем! Склонный к злу - есть нерадеющий о душе собственной. Вместо того, чтоб стать подобным Ему, в прах превратился, испепеленный гневом Господним.

- Должно ли наказание Господне испепелять сразу, а не побудить волю человека к исправлению, к выбору доброго пути или злого?

- Путь един – вера христианская, Истина, яко сам Христос. Изменения в ней – суть измена Богу. Христос наш Спаситель – Истина и Правда, соединенные вместе.

- Я плохо еще понимаю русский, - смутился пастор, - в чем, владыко, разница между Истиной и Правдой?

- Истина в заповеди, а Правда в ее исполнении. Но ты прав, отче, вера без благих дел мертва, как и дела правые без веры пользы не имеют. Оружие христианской веры, света ее – четыре добродетели. Смысл веры должен быть прям и ясен; знаменем - Истиной и Правдой веры должны быть заповеди и их исполнение; мужество необходимо для веры, но не то, что телеса низлагает и стены градские разоряет, а душевное, сильное и терпеливое, стоящее нерушимо против наводимого от бесов и лукавых человеков. И последняя добродетель есть целомудрие, во всякой святыне и преподобстве с самим Святым Ангелом нас соединяющее и укрепляющее.

- Разве не о том же говорят отцы нашей церкви? О прямизне несогрешения писал еще Ансельм Кентеберийский .

- Верно глаголили отдельные отцы вашей церкви в древности. В том спору нет. И Ансельм говорил об искупительной жертве Спасителя за всех нас перед Богом. – Иоганн удивился тому, что новгородский владыка знаком с трудами католического философа и богослова.

- А нынешние? – Продолжал Макарий. - Какова сила веры без икон, без таинств, без покаяния, без страха Божьего, с лжесловием, неверно толкующим Троицу? То не вера, а дорога в ад! Болезни и смерти людские по звездам мните, забывая про Промысел Божий! Всякая ересь ****ством глаголется, ибо у еретиков всех женская слабость, яко блудница осквернить желает, тако и отступники папы тщатся сквернами всех истинных христиан перемазать. Тако и ваш Лютеров ****ословием отвергает тайны Господни. – Архиепископ вспыхнул, но укротил себя тут же. - Впрочем, не затем я тебя позвал, чтоб обсуждать отца вашего духовного. То ваш грех, вам за него и ответ держать, да не словами, а делом. Вернуться можно, если далеко от Бога не уходить! Хорошо хоть образ Христов, крест освящающий, не отвергаете, ибо вовсе стали бы сарацинолюбивыми вероотступниками. Впрочем, не вы первые посягнули на святость, да поборники всегда сильнее оказывались. Разве не хороши, не благолепны сии образа святые? Не зовут за собой в глубины веры, познания Божия и страха Его? – Архиепископ взмахнул правой рукой, показав на все иконы, затем перекрестился широко и истово.

- Они заставляют задуматься о вечности мира любви, сотворенного Творцом.

- О вечности мира любви или о Спасове человеколюбии, побуждающем людей к покаянию? – Задумался Макарий. Помолчал, левой рукой крест поглаживая. Потом продолжил. – Новые иконы нужны, отче. Евангелистская история случилась не только на земле, она в душах людских жить должна. Оттого образ Бога-сына, Спасителя нашего должен стать доступным и понятным, как и писал ваш Ансельм. – Митрополит еще раз перекрестился, и словно рисовать начал. – Видеть должно, что по правую руку от Спаса чистота, правда, разум и мужество стоят, а по левую - дверь прикрытая, за которой притаились блужение, зависть, порок, безумие, ложь и грязь, что есть диавол семиглавый. А над всеми Премудрость Господня сияет. Но начало Премудрости есть Страх Господень! Правда Его! Правдой и Премудростью смерть преодолена, недаром пути праведных светом светятся. Пойдем со мной, показать кое-чего хочу тебе, отче. – Резко оборвав речь, владыка повернулся и вышел. Пастору ничего не оставалось, как поспешить за архиепископом.

Вышли обратно в сенцы, повернули, переходом опериленым дощатыми балясами – гудками перешли в другую постройку, оттуда на заднее крыльцо, где лестница был каменная, но спускаться не стали, вновь свернули, миновали еще одни сени, вошли в отдельный покой, уставленный еловыми столами, на которых лежало множество книг. В углу, как и положено, деисус в серебряном окладе и в резном позолоченном киоте с медным подсвечником. Перед образами книжный аналой виднелся, расписанный красками с луженым прибором.