Пролетая над гнездом дракона

— Знахарка. — Староста понял вопрос, даже не оглянувшись. — Быстро не обещаю, но, возможно, со временем у неё получится вернуть больных в чувство.

Хотелось большей определённости, но и на этом спасибо.

Бородач привёл гостя в крайний дом — каменный, основательный, отличавшийся от остальных размером и крытой дворовой территорией. Хозяина весёлым лаем встретила пушистая остроносая собака и закрученным в кольцо хвостом. Второй пёс той же породы, но с заметно посеребрённой шерстью, нехотя выбрался из будки и с ворчанием уставился на маркиза.

Староста потрепал по холке сначала щенка, потом его старшего сородича и добродушно сообщил:

— Свой, свой это, обормоты!

Стало тепло от его слов, Беркут бодро взбежал на крыльцо вслед за хозяином и шагнул в полумрак сеней. Там не задержались, сразу прошли в избу.

Обстановка довольно большой комнаты была самой простой: бок белёной печи, длинный струганный стол, вдоль него две широкие лавки. На стенах прикрытые кружевными занавесками полки, под ними большой сундук с наброшенным на крышку тюфяком. На столе курился паром самовар.

— Мир этому дому! — негромко произнёс маркиз, наклоняясь, чтобы не задеть макушкой притолоку.

В комнате никого не было, но приветствия даже отсутствующим обитателям нужно было произнести. Брат Буйвола удовлетворённо кивнул и пригласил гостя к столу. Сам достал из-за занавески две кружки, а из печи пузатый заварной чайник, потом пред маркизом, призывно распространяя аромат свежей выпечки, появились огромные — каждый на троих, не меньше — пироги.

— Клюй, Птичка! — усмехнувшись, предложил хозяин и, отхлебнув из своей кружки, прищурился: — Что ж это младшенький тебе имя моё не сказал?

— Почему? Сказал, — ответил Беркут, не особенно беспокоясь, что невежливо говорить с набитым ртом. Проголодался, как медведь зимой, теперь это стало очевидно. — Так понимаю, ты — старший. Значит, Борн.

— Старший, — Борн кивнул и с грустью уставился на собственную руку. — Третий-то наш братка утонул по весне. Косой и не знает, поди.

— Не знает, — кашлянул маркиз, огорчённый тем, что придётся принести другу такое плохое известие. Буйвол о втором брате отзывался очень тепло.

Борн почесал подбородок, вздохнул и посмотрел в глаза гостю:

— Как же это получилось, что сын герцога Уолтшерского из рода птиц? Я уж думал, что повывелись все.

Пришлось рассказывать всё, начиная с собственного рождения. Несколько раз Беркут пробовал прерваться, объясняя, что спешит, но Борн упрямо качал головой:

— Убеди, что я, рискуя жизнями односельчан, должен помогать твоим подопечным. Или забирай девок и уноси хоть на собственном горбу.

Убеждал. Рассказывал о том, как танцовщицы провалились под землю, как, мучимые страхом, брели во тьме вслед за своим мучителем, как отважно бросились помогать неожиданно появившемуся спасителю.

— Лайда наша, — одобрительно кивал староста, — сразу понял, как увидел. Её отправим к родне. Остальных, так и быть, с первым рыбным обозом на юг. А пока пусть поживут в посёлке.

Беркут поблагодарил и поднялся из-за стола:

— Ну так я могу лететь?

— Лети, Птичка. Косому привет передавай. Это ж я его так неудачно в висок стукнул, что у него глаз съехал в сторону.

Признание было неожиданным и таким искренним, что маркиз не нашёлся что ответить. Простились тепло: обнялись, похлопали друг друга по спинам. Искать девушек и говорить с ними Беркут не стал — и так потерял много времени. Теперь бы успеть в долину до того, как Владислава со своим женихом доберутся до портала.

* * *

Долина татри была чуть дальше, чем Уолтшер, но долетел Беркут едва ли не быстрее. Или так ему казалось? Когда вдалеке выросли горы, а внизу бесконечной скатертью развернулась высохшая равнина, он хотел замедлиться и понаблюдать, не покажутся ли на едва заметной дороге две конные фигуры. Отбросил эту мысль и снова поднажал — уж лучше он встретит Владу в долине, чем упустит драгоценные минуты.

Прохладный на высоте воздух бодрил и не позволял потерять самоконтроль. Маркиз хорошо осознавал, что главное сейчас — увидеть её, сказать… Нет, сказать, наверное, не получится — Прохор не позволит им любезничать. Был большой соблазн принять прощальное признание девушки за истину: мол, она не соглашалась на замужество, и у Прохора нет оснований считать её невестой. Однако, если рассуждать здраво, такой ход мыслей был бы ошибочным. Иномирянин ни за что не откажется от замечательной девушки, будет добиваться и обязательно добьётся её расположения. Он сам — Беркут — так бы и поступил, имей право так поступать. Увы, не имел. Влада чужая в их мире, всё здесь ей непривычно и дико. Разумеется, она хочет вернуться домой: туда, где покой, где люди имеют равные права и работают ради общего блага. Так, во всяком случае, говорила няня Люся.