Пророчество о пчелах

– Сначала я побуду вашим проводником, как при нырянии под воду, а потом вы будете сами исследовать молодость «вашего» Гаспара Юмеля, хорошо? Вы будете совершать прыжки во времени и попадать в нужные моменты, как при перемотке видеофильма. Я тоже буду исследовать детские и юношеские воспоминания «своего» Сальвена де Бьенна. Потом мы встретимся и обменяемся впечатлениями.

– Как все просто… – пытается шутить Александр.

Рене смотрит на часы. 20:31.

– Вы готовы? – спрашивает он. – Начинаю обратный отсчет.

Рене не терпится удрать из своей эпохи, от своих личных проблем, не терпится перестать думать об Опал, о том, где взять 50 тысяч евро, о судебном исполнителе.

Он закрывает глаза.

Одной лишь силой духа оба отправляются в Средние века.

27

Когда Рене открывает глаза, часы показывают 21:45.

Александр уже очнулся и курит трубку, распространяя сильный запах табака и карамели. Он ровно дышит, лицо выражает одновременно радость и сосредоточенность, как после какого-то важного события.

– Ну как, получилось? – осторожно спрашивает его Рене.

Александр озабоченно смотрит в потолок и не спешит с ответом.

– Все в порядке?

– Это было совершенно невероятно, потому что пропали опасения, не покидавшие меня в первый раз. Мне пригодились знания, полученные при стажировке на киностудии. Я менял точку обзора, как режиссер: то находился в шкуре своего персонажа, то смотрел на все со стороны. Субъективная камера, широкий план, приближенный план, замедленная съемка, ускоренная съемка… Думаю, я хорошо овладел техникой изучения прошлого.

В комнате темно, но Александр не спешит зажигать свет. Он встает, берет со стола большой канделябр с двумя десятками свечей и спокойно зажигает их одну за другой. Потом достает из маленького бара бутылку и две коньячные рюмки, наливает обе и дает одну Рене.

– Как ты и предлагал, я отправился в молодость Гаспара Юмеля. Первая сцена его детства: он с матерью в захламленном обветшалом домишке, среди валяющейся всюду грязной одежды и бутылок горячительного… Вошел какой-то мужчина, и он… Нет, прости, не могу говорить о Гаспаре «он», ведь это я сам… Словом, я спрятался и увидел, как пришедший занимается с моей матерью любовью, а потом оставляет ей деньги. Я сбежал, стал слоняться по улицам ближайшего города. Это был Страсбург. Я спал под мостами. Я стал воришкой, срезал кошельки прохожих острой бритвой, которую прятал в ладони, и убегал со всех ног. Меня ни разу не поймали. Логика требовала, чтобы я продолжил профессиональный рост и стал грабителем. Я лазил по стенам, цепляясь за плющ и за трубы, прыгал с крыши на крышу, влезал в комнаты через окна.

На этом этапе жизни я встретил шайку разбойников, и они взяли меня к себе. Мы скрывались в лесной чаще и нападали на путников, ехавших верхом и в повозках, преграждая им путь срубленными стволами. Они останавливались, мы выскакивали из засады и обирали их до нитки. Некоторых брали в заложники, чтобы требовать у их родных выкуп. Это удваивало нашу добычу. Но однажды обмен сорвался, мы попали в ловушку, устроенную местным ополчением. Я спасся, потому что очень быстро бегал. Потом я прибился к шайке взрослых, организованных разбойников. Те не разменивались на заложников: убивая путников, они продавали их мясо на рынке, называя свой товар «лесной дичью». Главарь научил меня пользоваться всеми тогдашними видами оружия: метательным ножом, луком, арбалетом, копьем, алебардой, булавой, палицей, топором. Лучше всего у меня получалось драться на мечах. Я подрос, стал сильным и быстрым, освоил приемы победы в поединке. Этим талантом я завоевал уважение сообщников.

Чтобы не попасться конным и пешим патрулям, мы все время кочевали, переходили из леса в лес. Свои деньги мы осторожно тратили в окрестных деревнях. Моей бедой была неграмотность. Я попросил главаря банды, чтобы он научил меня грамоте, но он сам оказался неграмотным. Я завидовал всем книгочеям и убивал их при малейшей возможности. Бывало, я пожирал их мозги, чтобы позаимствовать частицу их ума. Я чувствовал свою ограниченность. Главная трудность была в том, что мне не хватало слов для описания своих чувств. Я все больше пил, становился агрессивным, дрался с другими членами банды, убивал, бывало, просто от злости, что не знаю слов, которыми мог бы выразить свои ощущения.

Шли годы, я все ловчее орудовал мечом. Свой талант я оборачивал против ненавистных грамотеев. Так продолжалось до того дня, когда я натолкнулся на странствующих нищих монахов. Городские ополченцы нагрянули до того, как я успел сбежать, поймали меня и бросили в темницу. В моей камере было зарешеченное оконце, в которое можно было разглядеть эшафот, где казнили приговоренных. Я слышал их вопли, пока их забивали до смерти или четвертовали. Толпа встречала каждый вопль злорадным хлопаньем в ладоши. Жуткие времена для всех! Мне нечасто попадались примеры христианского человеколюбия или сострадания.