Пророчество о пчелах

Однажды ко мне в камеру явился священник и сказал, что настал мой черед. Я смирился со своей участью: вор, убийца, каннибал, я совершил столько бесчинств, проявлял такую лютую жестокость, что мне не было оправдания. У меня были дурные задатки, я пошел по опасной дорожке, и вот наступила расплата. Поднимаясь на эшафот, я жалел об одном: что не научился читать и писать. Моему взору предстали палачи и их подручные, добивавшие последнего несчастного. Боже, что они с ним сделали! Он превратился в кусок кровоточащего мяса. Толпа, наслаждавшаяся этим зрелищем, кричала, что ненавидит меня, из первого ряда беснующихся в меня летели плевки.

Я смиренно брел, твердя про себя, что всех презираю. Ко мне подошли два монаха со словами о покаянии и об отпущении грехов. Я ответил, что жалею о том зле, которое сеял, и что если бы мне было позволено все изменить, то я внял бы Христову посланию, которое теперь понял. Ревностность моего раскаяния произвела впечатление на одного из монахов, и он что-то зашептал на ухо другому. Второй монах повернулся ко мне и спросил: «Ты искренне раскаиваешься?» Я ответил: «У меня одно желание – исправить причиненное зло». Монах сказал: «По словам других заключенных, ты искусно, лучше остальных, орудуешь мечом, так ли это?» – «В бою я бесстрашен. Увы, я использовал свой талант для низменных целей», – сознался я сокрушенно.

Монахи стали тихо шушукаться. Люди вокруг в нетерпении ждали продолжения представления. Эти секунды показались мне часами. Второй монах сказал: «Турки не пускают христианских паломников в Иерусалим, и наш Папа предлагает отпущение грехов тем, кто пойдет войной на безбожников. Нужны воины, чтобы изгнать их из святого города, люди, умеющие сражаться. Хотел бы ты в этом участвовать?» Со всей доступной мне убежденностью я вскричал: «Если бы только это спасло мою душу!» В тот момент лопнула цепочка моих несчастий. Монахи обратились к стражникам. Меня развязали, мое место на колесе занял другой разбойник из нашей банды, и ему сразу переломали железным ломом руки и ноги.

Назавтра я оказался в аббатстве, где меня на первое время сделали садовником. Как бывший разбойник с большой дороги, я хорошо знал замашки этой братии и помог улучшить оборону аббатства, научил монахов, как сопротивляться при нападении. Мне говорили, что я отправлюсь в крестовый поход, но моя жизнь в монастыре затянулась.

Я попросил монахов научить меня читать и писать. Они согласились, и я оказался прекрасным учеником. Мой измученный жаждой дух расцвел, как щедро политый цветок. Аббат предложил мне принять сан, и я охотно согласился. Для него это было доказательством, что заблудшую овцу можно спасти, для меня – бесценным даром. Я долго целовал руки своему благодетелю и клялся, что буду примерным монахом. Я с головой погрузился в чтение, я собирал слова, как жемчужины для ожерелья, ведь это были бесценные сокровища. Грамматика стала нитью, связующей слова. У меня бывали моменты экстаза, когда я зачитывался стихами, заучивая их наизусть, повторял их про себя и, засыпая, улыбался.

Как же мне повезло! Ведь меня запросто могли колесовать! А тут у меня под рукой была редчайшая ценность, самое драгоценное, чем была богата эпоха: книги. Я вдыхал их аромат, как будто это вкуснейшие блюда, которые мне поднесли. Ах, этот запах пергамента и кожаных обложек! Утром я вставал чуть свет для молитвы и чтения. Днем я учил монахов драться на мечах, чтобы и они могли отправиться в крестовый поход. По ночам я сочинял стихи. Что до блуда, то раньше я насиловал пойманных путниц; в аббатстве же я открыл для себя нечто иное, более изысканное: любовь других монахов.

Мое монастырское образование затянулось на десять лет. Это были десять лет счастья, 1087–1096 годы, от моих восемнадцати лет до двадцати восьми. Наконец начался крестовый поход. Мы выступили в августе 1096 года. Вел нас Гуго Вермандуа[12]. Мы шли севером Италии. Целый год мы добирались до Константинополя. В июне 1097 года я участвовал в осаде Никеи, но через месяц турки сдались без боя, чем сильно меня разочаровали. Наш путь продолжился, при Дорилее[13]

мы сразились с войском султана Рума. Там на меня обратил внимание сам Готфрид Бульонский[14]: я спас ему жизнь, оттолкнув в сторону, когда в него летела стрела. Он в знак признательности произвел меня в рыцари. У меня появилась лошадь, доспехи, хороший меч. В Киликии к нам присоединились армяне. В ноябре 1097 года мы начали осаду Антиохии, затянувшуюся до июня, когда мы, наконец, взяли город. Но ты все это и так знаешь. Короче, я перебил уйму турок и за два года крестового похода сочинил уйму стихов, пока не оказался под Иерусалимом в тот знаменательный день, когда повстречал тебя и оказался вместе с тобой в стенах этого священного города.

Удобно устроившись в кресле посреди своей квартиры в Сорбонне, Александр Ланжевен, весь дрожа от удовольствия, повествует о том, что испытал при погружении в прошлое. Инстинктивно он проводит ладонью по лицу, как будто запамятовал, какой формы у него голова.