Прощай и будь любима

…Да, новое время – новые песни. В буквальном смысле слова. Мы были замороженные, и вдруг грянула оттепель! Реабилитируют тех, кто пострадал при Сталине. Одна старая комсомолка, почти лишившаяся памяти, почуяв во мне сердобольность, звонит мне чуть не каждый день – и в семь утра, и в час ночи. Я хочу ей помочь, но как? Могу – только терпеливыми беседами, что и делаю.

Однако я хотела тебя развлечь и потому завожу речь о… капустниках, которыми славится наше издательство. Раньше я о них не имела понятия. Но однажды мы с Лидой приняли участие. На огромном листе бумаги нарисовали трех матрешек, сделали прорези для физиономий, а частушки для матрешек написал поэт Булат Окуджава. Это «негромкий» человек, сдержанный и обаятельный. Если бы ты слышал его песни, они поразили бы тебя какой-то надвременной грустью. Ничего похожего на прежние бодрые песни. Это сплав стиха и музыки, хотя гитарой он владеет не очень. Булат воевал на фронте, у него больное сердце, и это тоже кое-что проясняет. Не может человек с больным сердцем быть бодрячком.

Представь себе, что директор, эта логарифмическая линейка, тоже участвует в капустниках. И его там критикуют, протаскивают, да еще как!

Образовалась целая группа артистов: полногрудая Анна Ивановна, отличный бас Иванов, шустрая Шурочка, Рита, Ася… Цыганские песни, оперные арии, сцены из спектаклей. Слова, конечно, приспособлены к издательской жизни – так здорово!

Анна Ивановна – дама полная, подвижная, голосистая. Мать ее когда-то работала костюмером в театре Маяковского, девочка оттуда не вылезала. Подросла и оказалась обладательницей роскошного меццо-сопрано. Причем звучит он в полном согласии с ее пышной фигурой – в голосе что-то ликующее, зовущее. Она стала примой наших капустников. Учиться на артистку помешала война, но брошенные со сцены театра Маяковского семена дали прекрасные всходы.

Юрий Иванов, обладатель замечательного баса, поет арию «Клевета» из «Севильского цирюльника», но вместо слова «Кле-ве-е-та» поет: «Гоно-о-о-рар»… Он появился возле столика младшего редактора и с неподражаемой важностью нравоучительствовал на музыку Гуно к опере «Фауст»: «Мой совет – до одобренья ты не давай аванс, Мой совет – до одобренья не давай аванс…»

И по-мефистофельски хохотал, а смех его напоминал ядовито-раскатистый смех директора! Тебе, мой возлюбленный, конечно, неведома мольба авторов выплатить аванс, а между тем выплаченный «до одобренья» аванс грозит неприятностями редактору.

Удивительно, в следующий раз на капустнике в день восьмого марта обнаружилось, что и директору не чуждо искусство: он спел песню, к тому же собственного сочинения, – каково?

Анна Ивановна, или Аннушка, так вошла в актерство, что принялась разыгрывать соседей, друзей, добралась даже до завов и замов. Однажды позвонила в иностранную редакцию и представилась китайским критиком:

– Редактора-сан?.. Это ти-ли-над-цать чети-ль-нады-цать?.. говорят из посёль-ство… Китай… Колосо?.. Я имей сказать вам, редактора-сан, – ви издавать книгу Линь Синь-винь… А знае-ете, что он есть плавая уклониста?.. Как это влиять на советско-китайский отношений?..

Бедный зав чуть не лишился речи.

Что делать? Искусство Анна Ивановна любит больше всего, и место ее, конечно, в театре. Между прочим, где-то я вычитала, что «искусство – это великая болезнь, но без этой болезни невозможно жить».

А теперь, мой дорогой спутник, мой вечный призрак, я скажу тебе самое главное, что узнала «под пьяную лавочку» на одном из капустников. Представь себе, слышу:

– Наш директор совсем не тот, за кого себя выдает.

– ?

– Настоящая его фамилия Райнер.

Я так и осталась с открытым ртом. Райнер! Во-первых, немец, во-вторых, однофамилец с Виктором Райнером. Ты помнишь его? А фамилию директор заменил на русскую в 1941 году, когда началась война. Вот так.

…Где ты, мой единственный? Романтик, разочарованный в романтизме! Я смотрю на твою фотографию, держу ее в ладонях…

Часто мне кажется, что ты взлетел высоко-высоко и заблудился в облаках. А может быть, присел на самой высокой скале и отдыхаешь?..

Сердце мое разрывается от некоторых известий. Узнала секретное сообщение, сколько в Венгрии погибло наших, сколько пропало без вести… А может быть, тебя послали с секретным заданием?

И все же, вот тебе, Пропавший и Воскресший из безвестности в моем воображении, – почитай снова сценки из жизни нашего издательства – ведь я этим живу.

…Я открываю дверь в знаменитую сорок первую комнату. Здесь царят музыка и шутки. Стоит пианино, и временами разносится двухголосное пение весьма упитанных дам. «Тбилисо, звизда дваржэби харео…» – они удачно имитируют грузинский язык.