Прощай и будь любима

– Все хорошо! Замечательный коллектив, огромное издательство – что может быть лучше?..

– Молодец! – сказала, расставаясь, маленькая женщина.

…В ту ночь Полина Степановна долго не могла заснуть. А под утро увидела странный сон – Ленина.

Будто приехала она в Горки, где лежал больной Ильич, и разговаривала с ним, вернее, слушала его. Кругом осенние деревья, туманно… Он лежал, повернувшись на бок, вперив взгляд в белую стену, по которой водил пальцем. Говорил, словно сам с собой. О чем? Можно лишь догадаться по обрывкам слов… Что голова его – как раскаленная печка, что он слышит чьи-то голоса, а чьи – не знает… Хочется сжать голову, как тыкву, чтобы она раскололась… Он обхватил ее руками и сжимал что было силы.

Потом закрыл голову одеялом, колени подтянул к подбородку – и стал маленьким, совсем маленьким.

– Сегодня ночью ко мне кто-то стучался… Тук-тук-тук! – костяной палец. – Иди сюда, я покажу, что ты сделал… Я поведу тебя на суд… «На какой суд? – закричал я. – Суд над самодержавием? Я его уничтожил!» – «Да, но ты еще и уничтожил Россию, ради своих партийных интересов, туманных идей, даже желал поражения стране от германцев!» – «Зато осуществилась вековая мечта человечества!»

И снова: «Вы обвиняетесь в братоубийственной войне, в расстреле царской семьи!» – «Глупости, батенька, глупости! Французская революция тоже прошлась гильотиной по головам Людовика и этой его…» – «Но у них остались живы дети, а здесь?!»

Тут он снова схватился за больную голову: «А-а! Она разрывается!». Метался по постели, кричал, но в комнате никого не было… То вытягивал ноги, как мертвец, то опять подбирал их к подбородку. Мысль, видимо, билась в тюрьме-голове, словно зверь в клетке, и вырывались отдельные слова: «пролетариат», «классы», «богачи»… – и опять все погребалось в расщелинах мозга.

Вдруг лицо его прояснилось, он увидел золотую листву за окном, и губы тронула улыбка:

– Ко мне приходила пожилая женщина… Назвалась Марией Федоровной… о чем она говорила? О каком-то муже, Александре, о каком-то сыне – Николае… Мол, он самый нежный из сыновей… О внуке Алеше… Она говорила чушь! Будто я убил их, особенно этого больного… Чушь, чушь, чушь!

Снова протянув руку, стал гладить обои и… заплакал. И тут чей-то грозный голос произнес: «Человек неудержимых стремлений! Разве ты не знал, что нечеловеческие усилия кончаются нечеловеческими страданиями? Ты наказан, казнен самой страшной казнью – потерей памяти!». В ответ раздалось «Гы-гы-гы» и что-то похожее на мычанье…

Полина Степановна проснулась в холодном поту – больше она решила не ходить в консерваторию, не слушать ансамбль «Мадригал». А Вале-Валентине еще раз намекнула: пора замуж! Сама-то Полина уже состарилась и смирилась, что сын погиб, но Валя?.. Не надо ей ждать.

…А в новом сне матери Саши Романдина вспыхивали мгновенья ее многотрудной жизни. До 1914 года жили на берегу Волги, в селе, славно было, но отцу вздумалось перебраться в южные края и не землей заниматься, а «железками». Уехали в Баку, отец стал паровозных дел мастером. Вдруг упала бомба в их двор, разлетелся тандыр. На улицах появились солдаты в клетчатых юбках, а отца отправили на фронт, вручив ему бумагу с царской подписью и словом «Путеец». Только трех месяцев не прошло, как новая, с черной каймой бумага – «похоронка».

Ох, война, война, что же ты понаделала? В Баку рвались снаряды. Полинка осталась жива, только пришлось назад в село вернуться. Там, мол, бабушка, корова-кормилица… Но там ждал их страшенный голод – жара, ни капли воды. А потом еще тиф… Первой от тифа померла корова-кормилица, потом бабушка, мама… Как землетрясение, как извержение вулкана… Громили немецкие дома, жгли портреты Вильгельма, а сельская лавка опустела. На восток шли поезда с ранеными – без рук, без ног. Сколько всякого порассказывали! В Галиции, если шли мимо кладбища, непременно для бодрости пели песни.

Полина выжила, хотя два раза тифом отболела, выучилась, стала учительницей в младших классах – и с того времени (без всякой программы) читала все, что попадалось о той, о Первой мировой войне. Неужели нельзя было без нее? Вычитала, что английский король писал русскому царю: мы сделали все, чтобы предотвратить эту войну, но она все же разразилась. Удивил ее писатель Ремарк. Немец, а как по-доброму писал о русских, о военнопленных: «Странно видеть так близко перед собой этих наших врагов… У них добрые крестьянские лица, большие лбы, большие носы, большие губы, большие руки, мягкие волосы. Их следовало бы использовать в деревне – на пахоте, на косьбе, во время сбора яблок. Вид у них еще более добродушный, чем у наших фрисландских крестьян».

Знакомство с Кириллом. Годы странствий

1

…Сработал закон отрицания отрицания, или чередования плюсов и минусов судьбы. Ведешь размеренную трудовую жизнь – а в нее врывается сногсшибательное событие, да еще и не одно.