Прощай и будь любима

– Э-э-х, голуба! Всю Россию-матушку исходил. А еще вернее будет, если скажу: не верстами надо мерить расстояние, а человеками да встречами… Ноги-то мои были скороходы, да ныне вроде как… подставки. – Он приподнял сапоги, и Тина увидела, что кирзовые сапоги покрыты не только пылью, но и заплатами. И штаны такие же. Спит под лодкой, одет плохо, однако что-то в его повадке не вязалось с внешним видом. Может, он из «бывших», может, из старообрядцев?

Деревянная чурка постепенно обретала форму какого-то зверька.

– Это я мальцам делаю. Вот выточу, камушки вставлю, и будет кошка… Прежде-то я работал на стекольном заводе «Красный май»…

– Да вы настоящий скульптор, – польстила туристка по московской привычке.

– Какой я скульптор?! – рассердился старик. – Не видали вы настоящих скульпторов! Вот я знал одного – так кошку его каменную за живую принял! Цаплин его звали, уехал потом на остров Майорку – слыхали про такой? Там рай земной, ни тюрьмы, ни преступников… Однако не остался он в том раю, в разнесчастную нашу Россию вернулся.

Тина опять не удержалась:

– Вы великих людей знали… Детей любите, а кто любит детей, тот, говорят, мудрый человек.

– Мудрый! – взъярился он, и в лице опять мелькнуло что-то звериное. – Не мудрый я, а самый что ни на есть дуропляс! – огрызнулся и надолго замолчал, продолжая ожесточенно обтачивать деревяшку.

– А как звать-величать вас?

Он шутовски поклонился, снял берет:

– Старик, а без ума; мужик, а без жены; свободный, а из тюрьмы вышел. Ныне – покаянный грешник, раб Божий и ничего больше!

Солнце клонилось к западу, речная вода темнела. Старик оперся на палку, заскрипел-задвигался, встал. Протянул палку вдаль, показывая:

– Во-он на той стороне вяз стоит, видите? Под ним дом мой. Ежели желаете – прошу! – поклонился не без артистизма. – А пока – до свидания!

Заинтригованная новым знакомцем, Тина на другой день снова отправилась к церкви. В саду шумели липы, над рекой высились зеленые фонтаны берез, лодки тыкались в тесные берега. Зашла в церковь, а там – как в роще березовой: зелено на стенах, вокруг икон, священник в изумрудной рясе, хористы с березовыми ветками в руках. Пение их негромкое, сдержанное, бесстрастное. Она не была верующей, не знала обрядов, однако, увидев икону Троицы, замерла. Мягкие линии нежно переплетались, переходили одна в другую. О чем говорили эти трое? Чувствовался высокий смысл действа…

Не так же ли должны понимать друг друга муж и жена, без слов? Со Славой – сумеют ли они? Правильно ли она решила? И правильно ли поступила, уехав?

Она обернулась – и увидела старика! Он стоял у выхода из церкви с протянутой рукой. Значит, все же нищий?.. Подошел мальчик лет сами, и старик протянул ему книжку! Может, распространяет христианскую литературу? Нет, похоже, это детгизовские выпуски… Приблизился еще один мальчик и получил выточенную из дерева фигурку. Однако, когда рядом оказался солидный мужчина с женой, старик заголосил жалостливым голосом и протянул берет:

– Слава Святой Троице! Подайте Христа ради! Троица свет жизни зажгла, ярким солнышком наградила… Возблагодарим же! Покаемся, грешные, истинно покаемся!

Обнаруживать своего присутствия Тина не стала. Решила пойти к его дому и с нетерпением дожидалась вечера. Остановилась возле гигантского, какого-то первобытного вяза. Дерево было мощное, под стать хозяину. Могучая крона, толстый ствол, корни, вылезая, распространялись по земле. Словно щупальца спрута, они уходили даже под фундамент дома. Кто-то пытался их укоротить, отрубил пару толстых корней, но вяз оттого не ослабел. Ствол и ветки – как непролазная глухомань. Поверху тянуло ветром, и ветки шумели. Тина долго смотрела на удивительное дерево, прежде чем постучать в дом. Никто не отвечал. Тогда она осторожно приоткрыла дверь – и сразу оказалась в комнате.

Спиной к ней, ссутулясь, в глубокой задумчивости сидел старик. В углу – иконы. Ветхая кушетка, деревянный стол, самодельная этажерка с книгами, на стене чей-то перекосившийся портрет – на всем печать ветхости. Она кашлянула, старик неохотно оглянулся; сверкнула синева из-под косматых бровей.

– А-а-а… Танцорка! – почему-то так ее назвал.

Она положила на край стола коробку конфет, печенье, но старик – вот чудак! – рассвирепел:

– Что это? К чему? Я не побирушка! Что это нынче за манера? Не терплю! Увольте! Вот Бог – а вот порог!

Ну что за вредный старик! Пришлось все спрятать. Он повернулся – и она увидела то, что он рассматривал перед ее приходом. И чуть не ахнула! Это была шкатулка, янтарного цвета, со множеством вкраплений: на желтоватой палисандровой поверхности крохотные зеленые веточки и… птичка.

– Какая прелесть! Откуда это у вас? Тут что-то написано…

– Не написано, барышня, а инкрустировано, – сурово ответил он.

– Не по-русски… И что это значит?

Она не могла отвести глаз от шкатулки: темно-фиолетовое с янтарным оттенком дерево, на нем ласточка – голубая грудка, черные оконечности крылышек, розовая оторочка вокруг клюва. Где она это уже видела? Где?

– Означает: «Я вернусь!».

Да ведь у ее матери точно такая!

Старик сказал: