Прощай, мисс Совершенство

И вот об этом я думаю теперь, когда взлетает наш самолет. Мы с Коннором и Валери сидим в одном ряду: я у окна, Коннор посередине. Нога Валери перебинтована и обернута льдом; когда самолет хоть чуть качает, Валери зажмуривается и хмурит лоб. Коннор, склонив голову мне на плечо, наблюдает, как Глазго исчезает под облаками. Мы все молчим.

На другой стороне самолета Бонни сидит между Лоррейн и другим офицером. Хотя мы дожидались одного самолета и вместе заходили на борт, она ни разу даже не взглянула в мою сторону. Ее лицо сосредоточено, глаза устремлены на спинку переднего кресла. Она выглядит как человек, потерявший все. Как человек, которого я совершенно не знаю. А я думаю лишь про мягкий, успокаивающий голос Боба. «Видишь, какое все маленькое, Иден? Очень, очень маленькое». Забавно; я совсем не помнила ни про его слова, ни про тот первый полет.

Я представляю, как отстегиваю ремень безопасности и подхожу к Бонни поговорить. Мне многое надо ей сказать. Что мне жаль, что я не хотела, чтобы так вышло. Но еще – что мне не жаль, потому что теперь-то все будет хорошо, и разве она сама этого не понимает! Я бы сказала ей, что сделала это ради нее, потому что именно так поступают лучшие друзья. Я бы сказала: эй, а ты заметила, что, когда ты пошла вразнос, я угомонилась? Посмотри-ка на нас, разрушительниц стереотипов. Я бы сказала: боже, я так по тебе соскучилась. Я бы сказала: не переживай. Я бы сказала: родители тебя простят. Я бы сказала, что сама тебя прощаю.

Но я не двигаюсь с места. Я знаю, что это бесполезно. Бонни из прошлого, Бонни, которую я знала, послушала бы меня, исчезла. Если вообще когда-то существовала. На ее место пришла эта злая незнакомка, которая наверняка меня ненавидит. Девчонка, испортившая праздник, нарушившая свои обещания. Я не знаю, что случится, когда мы приземлимся. Не могу представить, что станет нашей новой нормой – но вернуться назад будет уже невозможно. Еще я понимаю: я знаю, что значит потерять человека, который должен быть с тобой всегда. Такое со мной уже было. Пустить человека в жизнь – значит сделать выбор, и иногда этот выбор может измениться. Я смотрю через проход на Бонни. Она все еще смотрит на спинку кресла. Я думаю о том, что не сказала ей, как мне нравятся ее рыжие волосы, как они неожиданно ей идут. Я думаю, если она посмотрит на меня, всего один разок, то я расскажу ей.

Она на меня не смотрит.

Позже, когда самолет начинает снижаться, Валери пьет очередную таблетку и, вытянув шею, пытается заглянуть в окно.

– Ох, скорее бы уже домой, – говорит она.

– Да уж, – с чувством вторит ей Коннор. – Напьюсь чаю до зеленых чертей.

Мы с Валери одновременно хихикаем, и виной тому истерика (у меня) и кодеин (у нее). У Коннора розовеют уши, но он широко улыбается и растягивается на кресле. Я ненадолго опускаю голову ему на плечо, и тут раздается громкий лязг: самолет выпустил шасси.

– Ну что, ты готова? – спрашивает Валери.

Из иллюминатора на нас надвигается Англия. Здания стремительно растут.

– А что, у меня есть выбор?

– Не-а.

Она морщится, когда мы подпрыгиваем на посадочной полосе, а потом расслабляется.

– Дом! – с радостной улыбкой говорит Валери.

Полиция сопровождает нас при выходе из самолета: к тем офицерам, что летели с нами, присоединяется новая группа на посадочной полосе. Валери поджидает инвалидное кресло, и она садится в него со вздохом облегчения. Нас ведут через терминал; я не отрываю взгляда от поникшей макушки Бонни. Я вроде как жду, что сейчас она выкинет какой-нибудь номер, сбежит от полицейских, но она просто молча шагает, и ее руки неподвижно висят вдоль тела. Она совсем отчаялась.

– Куда мы идем? – спрашиваю я у женщины в форме, которая идет рядом.

Да это же констебль Дойл! Та самая, которая сидела у нас на кухне и писала заметки, вместо того чтобы разговаривать. Та самая, которая подмигнула мне, словно увидев насквозь.

– В безопасное место, – говорит она, и звучит это довольно зловеще, но потом добавляет: – Все будет хорошо.

– Я не хочу, – раздается тихий и сиплый голос Бонни. В нем слышится паника.

Мне представляется сцена: мама Бонни налетает на меня в коридоре, пылая от гнева, и отчитывает меня насчет моих приоритетов. На месте Бонни я бы тоже не хотела сейчас с ней встречаться. На самом деле, мне даже не хочется находиться рядом в момент взрыва.

Каким-то непостижимым образом мы с Бонни заходим в комнату бок о бок. Мы стоим так близко, что я чувствую, как ее охватывает дрожь, когда она видит родителей. Те уже встали и идут ей навстречу, мы даже не успеваем зайти в комнату.

– Бонни, – говорит ее мать надтреснутым голосом. Она тянется вперед и берет лицо дочери в руки. – Моя Бонни.

Никакого взрыва. Я поднимаю взгляд на отца Бонни. По его щекам бегут слезы. Он протягивает руку и кладет Бонни на плечо, нежно сжимая. Я стараюсь не смотреть. Бонни обрушивается им в объятия и рыдает у матери на плече.

– Простите, простите, – слышу я.

– Все хорошо, все хорошо, – отвечает ее мать, и отец добавляет: «Мы тебя любим».