Прощание с кошмаром

Чучельнику он в глаза не смотрел. Лишь улыбнулся ему бледно. Точнее, попытался. Но не получилось. — Деньги привезешь и… Слушай, Ванька, что я тебе сейчас скажу, — Егор стоял выпрямившись, расставив длинные ноги, — насчет Салтычихи… Те пятьдесят кусков мы ему отдали. Ладно, надавил — мы поплыли. Но насчет остального… Да пошел он знаешь куда? Баста! С этих денег — ни копейки он у меня не увидит. Мне это надоело, понял? Это самое. Он мне надоел, этот старый педераст! Не можешь сам жестко с ним поговорить, расставить раз и навсегда все точки, трусишь — давай я с ним сам встречусь. За те его чертовы инвестиции мы с ним с лихвой расплатились. За квартиру твою — ты у него деньги брал, не мы с Женькой, — расплатишься из своей доли. А остальное — те двадцать пять процентов от прибыли, что он из нас выбивает.., да пошел он!.. Ограбиловка чертова. Так и заяви ему: мы эти двадцать пять платить отказываемся! А будет настаивать… — Егор жестом каратиста рубанул воздух.

Белогуров слушал молча. С тех пор как они в этом подвале прикончили телохранителя «дяди Васи» и сделали из него то, что теперь лежало в изящной резной шкатулке мастеров с далекого острова Бали, и это так безнаказанно сошло им с рук (за все долгие недели, прошедшие со дня смерти Чжу Дэ, Салтычиха ни разу не позвонил, не напомнил о себе, а Белогуров, естественно, не желал нарываться и тоже выжидал), Егор не раз уже позволял себе высказывания в адрес их «благодетеля» в таком вот крайне мятежном тоне. Со смертью китайца в Дивиторском словно плотина прорвалась. В его взгляде, когда он говорил о деньгах, о Салтычихе, о том, что эта вещь наконец-то последняя — они наконец-то развязались со веем этим чертовым кошмаром, читались самые противоречивые чувства: злоба и надежда, алчность и отчаянная удаль, страх и ярость, облегчение, что «все позади» и вместе с тем некое тайное сожаление по этому же самому поводу: все позади.., уже?

— Сначала надо получить деньги, Егор. Привезти их сюда, подержать в руках, — ответил Белогуров так, как некогда ему отвечал Салтычиха. — А потом.., там решим, как нам поступить. Может, ты и прав. Смелость, говорят, города берет. А нахальство…

Егор его тогда не понял. Он проводил Белогурова до машины. Сам же сел за руль стареньких «Жигулей»: утром они обсуждали с Белогуровым, как им быть с ними. «От этой рухляди пора избавляться. Все равно больше они нам не понадобятся, — сказал Белогуров. — Да и видели вас на них в Солнцеве… Сразу надо было с ними покончить, да руки не доходили. Но медлить больше нельзя». Егор согласился: он съездит на заправку, специально зальет полный бак, а вечером отгонит «Жигули» на пустырь куда-нибудь в район Бутова и «запалит тачку с четырех концов», а сам вернется на такси либо частника поймает. Он отчалил на заправку первый. Белогуров медлил. Наконец собрался с духом и тоже тронул машину. Когда он уже отъезжал от дома, в Гранатовый переулок завернула с Ордынки синяя «девяностодевятка». В ней сидела какая-то парочка…

И вот теперь, вспоминая все это, он ехал, ехал. Умерил громкость магнитолы. Вальс «Голубой Дунай»… И снова в который раз удивился относительности времени и памяти: он успел вспомнить так много за несколько секунд, пока не зажегся зеленый свет на светофоре, за несколько тактов головокружительного вальса… Он прибавил скорость. Феликс назначил ему встречу в своем загородном доме на Киевском шоссе. Том самом доме, откуда четыре года назад он вместе с отцом; матерью и одиннадцатилетней сестренкой на машине (за ними «Вольво» с охраной) возвращался после Нового года в Москву. Они не успели проехать и километра, как прогремел взрыв. Сработало мощное взрывное устройство, укрепленное на днище их автомашины.

Да, это произошло четыре года назад, а познакомились они с Феликсом, постойте-ка.., в Риме, когда Белогуров с Лекс и Егором (Женьку они оставили дома на попечении домработницы — тогда еще могли себе позволить присутствие в доме постороннего человека) решили устроить себе, несмотря ни на что, двухнедельные итальянские каникулы. Венеция, Флоренция, Рим — они наняли машину, агентство заказало им во всех городах приличные отели. Именно там, в Риме, Егор буквально заболел античной скульптурой — шлялся один по всем музеям, отснял километры видеопленки. Белогурова всегда поражала эта внезапно вдруг вспыхнувшая «страсть к прекрасному» в этом акробате-неудачнике, который, по его мнению, и особым интеллектом-то не отличался. Сам Белогуров в Риме проводил все дни в барах на виа Венето — они с Лекс даже в Ватикан не пошли, испугавшись грандиозной очереди, вившейся у его старых стен. А Егора влекли обнаженные античные торсы. Что-то в этом было странное, нездоровое. Целые дни он проводил в музеях, а когда возвращался в отель, то надолго запирался в номере и даже не отвечал на телефонные звонки Белогурова.