Прощание славянки

Вдобавок к этому воевать на стороне Центральных держав отказалась и участница Тройственного союза Италия.

После оказавшегося столь неожиданным для Берлина заявления Грея о том, что в случае войны с Францией Британия не останется в стороне, в Берлине прекрасно понимали, что Германия начинала войну при неблагоприятных для себя международных условиях.

Вот тогда-то в Берлине и начали поговаривать о том, что Англия могла бы чисто гипотетически, выступить посредницей в балканском конфликте, и призвали Вену ограничиться лишь занятием Белграда в качестве залога на будущих переговорах.

Ход событий, однако, остановить уже было невозможно.

Запущенный политиками военный маховик набирал обороты и грозил смять любого, оказавшегося у него на пути.

Но, как не сложно догадаться, между пусть и серьезным, но все же предупреждением и объявлением войны лежит дистанция огромного размера.

Однако буквально каждый следующий час стремительно сокращала эту самую дистнацию.

Уже 29 июля Черчилль спросил Грея, содействовал ли бы его дипломатическим усилиям приказ о сосредоточении британского флота.

Грей обрадовался и попросил сделать заявление о приведении английского флота в состояние боевой готовности как можно скорее: такое предупреждение подействует на Германию и Австрию.

«Мы надеялись, — говорилось в его служебной записке, обнародованной после войны, — что германский император поймет значение демонстративных действий английского флота».

Лондонская «Таймс» одобрила заявление первого лорда адмиралтейства, как «адекватным образом выражающее наши намерения показать свою готовность к любому повороту событий».

На заседании военного кабинета 29 июля Черчилль заверил страну, что ее флот «находится в своем лучшем боевом состоянии».

«16 линейных кораблей, — говорил он, — сосредоточены в Северном море, от 3 до 6 линкоров — в Средиземном море. Второй флот метрополии будет готов к боевым действиям в течение нескольких дней.

Наши запасы угля и нефти достаточны».

После недолгого колебания Кабинет министров послал телеграммы военно-морским, колониальным и военным учреждениям с приказом объявить боевую готовность в 2 часа пополудни.

Поздним вечером 29 июля Вильгельм вызвал к себе британского посла Гошена.

Присутствующий в кабинет кайзера канцлер поинтересовался, насколько серьезно переданное ему Лихновским заявление министра иностранных дел.

— Великобритания никогда не позволит сокрушить Францию! — подтвердил слова своего министра посол.

— А останется ли Англия нейтральной, — последовал новый вопрос, если Германия нанесет Франции поражение в войне, но не «сокрушит» ее и пообещает территориальную целостность Франции и Бельгии после войны?

Посол ответил, что не может дать ответа на столь сложный вопрос, но немедленно доведет его до сведения своего правительства.

— Заключать сделку с Германией за счет Франции, — воскликнул Грей, ознакомившись с предлождением Бетман-Гольвега, — бесчестие, от которого доброе имя страны не может быть отмыто!

Премьер Асквит был полностью с ним согласен и санкционировал соответствующий ответ в Берлин.

Как известно, «План Шлиффена» предполагал выступления против Франции через территорию Бельгии. При этом бельгийский нейтралитет не считался немцами препятствием.

— Мы, — цинично заявил по этому поводу начальник Генерального штаба Гельмут фон Мольтке, — обязаны игнорировать все банальности в отношении определения агрессора. Лишь успех оправдывает войну!

Надо было спешить с началом боевых действий, однако канцлер попросил у осаждающих его генералов еще одни сутки. Поскольку не все еще было ясно с Россией, которая осуществила мобилизацию против Австро-Венгрии.

30 июля Германия потребовала отказа от мобилизации русской армии, предоставив Петербургу всего сутки на раздумье.

Французов в этой обстановке больше всего интересовала позиция Лондона.

Э. Грей сообщил французскому послу Полю Камбону, что до настоящего времени события на континенте не имеют прямого отношения к Англии, хотя «бельгийский нейтралитет может стать решающим фактором».

Надежда на мирное разрешение спора сохранялась до 31 июля 1914 года.

В этот день лорд Китченер сказать Черчиллю, что жребий брошен и теперь на повестке дня германское наступление против Франции.

— Если мы не поддержим Францию в момент реальной для нее опасности, — сказал в частной беседе премьер Асквит своей близкой знакомомй, — мы никогда не будем подлинной мировой силой…

В полдень 1 августа истек срок германского ультиматума России.

Через пятьдесят две минуты германский посол в России граф Пурталес позвонил Сазонову и объявил о состоянии войны между двумя странами.

В пять часов вечера кайзер объявил всеобщую мобилизацию, а в семь Пурталес вручил Сазонову декларацию об объявлении войны.

Вильгельм обратился к королю Георгу V.

«Если Франция предложит мне нейтралитет, — писал он в своей телеграмме, — который должен быть гарантирован британским флотом и армией, я воздержусь от нападения на Францию…»

Когда Лихновский передал, что о подобной гарантии не может быть и речи, взбешенный кайзер дал отмашку своим рвавшимся в бой генералам.