Прощание славянки

Кто мог предсказать, что одна империя вынесет потрясение войны; что другие три блестящих империи мира будут раздавлены в конец, и обломки их будут рассеяны в пыли; что революция, голод и анархия распространятся на большую половину Европы?»

Удары Биг Бена прозвучали тогда, когда Черчилль завершил диктовку инструкций своим адмиралам.

Корабли военно-морского флота Британии получили сигнал: «4 августа 1914 года, 11 часов пополудни. Начинайте военные действия против Германии».

Через открытые окна адмиралтейства Черчилль мог слышать шум толпы, окружившей Букингемский дворец. Публика пребывала в приподнятом настроении, слышалось пение — «Боже, храни короля».

На Даунинг-стрит, 10 он увидел министров, сидящих в мрачном молчании вокруг покрытого зеленой скатертью кабинетного стола.

Марго Асквит стояла у дверей, когда в зал входил Уинстон Черчилль.

«У него было счастливое выражение лица, — вспоминала она тот исторический момент, — он буквально мчался через двойные двери в зал заседания кабинета».

«Через 20 минут после этого рокового часа, — писал в этой связи Ллойд Джордж, — вошел Уинстон Черчилль и уведомил нас, что все британские военные корабли извещены по телеграфу во всех морях о том, что война объявлена и им следует согласовать с этим свое поведение.

Вскоре после этого мы разошлись. Этой ночью нам не о чем было больше говорить.

Завтрашний день должен был принести с собой новые задачи и новые испытания.

Когда я покинул зал заседаний, то чувствовал себя так, как должен чувствовать человек, находящийся на планете, которая вдруг чьей-то дьявольской рукой была вырвана из своей орбиты и мчится с дикой скоростью в неизвестное пространство».

«Все это наполняет меня печалью», — напишет премьер Венеции Стенли.

4 августа в 7 часов вечера Британия направила ответ Германии.

«Страна, — говорилось в нем, — считает своим долгом сохранить нейтралитет Бельгии и выполнить условия договора, подписанного не только нами, но и Германией».

Британскому послу предписывалось потребовать в полночь «удовлетворительный ответ» и в случае отказа затребовать паспорта.

Посол сэр Эдвард Гошен вошел в кабинет Бетман-Гольвега и нашел канцлера «очень взволнованным».

«Моя кровь, — вспоминал об этом моменте сам канцлер, — закипела при мысли об этой лицемерной ссылке на Бельгию, что, разумеется, не было причиной вступления Англии в войну».

— Действия Британии, — с трудом сдерживая всю свою ярость, сказал канцлер, — это удар сзади человека, борющегося с двумя разбойниками. Британия берет на себя ответственность за последствия, которые могут последовать вследствие нарушения некого «суверенитета», клочка бумаги!

Гошен постарался успокоить канцлера.

— Ваше превосходительство, сказал он, — вы слишком взволнованы, слишком потрясены известием о нашем шаге и настолько не расположены прислушаться к доводам рассудка, что дальнейший спор бесполезен…

Была и еще одна довольно веская прична для начала войны. Германия презирала сухопутную британскую армию и рассчитывала закончить войну задолго до того, как начнет чувствоваться блокада страны британским флотом.

Так был оставлен позади век не только относительной безопасности, но и того превосходства Британии, которое германский министр Матиас Эрцбергер определил «столетием нетерпимой гегемонии».

К этому времени сложилась весьма парадоксальная ситуация, поскольку Россия все еще не находились в состоянии войны с ее главной зачинщицей Австро-Венгрией.

«Германия, — писал Сазонов, — отчудила свою свободу действий, свыклась с мыслью о войне и поэтому не хотела и не могла ее предотвратить. В этом заключается тяжкий грех берлинского правительства перед человечеством и собственным народом…

Так как венский кабинет в последнюю минуту заявил нам о своем желании продолжать прерванные им с нами переговоры, русское правительство не давало своим войскам приказа перейти австрийскую границу, имея в виду данное Государем обещание не нарушать мира, пока будут продолжаться переговоры, т. е. пока не исчезнет последняя, хотя бы и слабая надежда на его сохранение.

Германия, таким образом, оказалась в положении державы, обнажившей меч для защиты союзницы, на которую никто не нападал.

В Вене не торопились с объявлением нам войны. Как уже было сказано выше, генералу Конраду фон Гетцендорфу, на которого падает главная ответственность за решение императора Франца Иосифа и его правительства вести войну во что бы то ни стало и с кем бы то ни было, пришлось убедиться, что военные силы Австро-Венгрии совершенно не соответствовали подобному замыслу и что не только война с Россией, но даже с Сербией являлась для них задачей, сопряженной с большим риском.

Этим открытием должно быть, очевидно, объяснено выраженное в Вене желание возобновить с нами переговоры и таким образом выиграть некоторое время для спешного окончания военных приготовлений.

Такое неопределенное положение, среднее между войной и миром, не могло продолжаться долго.