Прошедшие войны

— Андрей Моисеевич. Фамилия — Бушман. Только не думайте, что я еврей. Мои предки — немцы. А может… — он махнул рукой, — какое это имеет сейчас значение. Мы все несчастные люди, и родились в горестное время.

— А кто такие евреи? — спросил, оборачиваясь, Цанка.

— Вы не знаете кто такие евреи? — вопросом на вопрос спросил Андрей Моисеевич, потом после некоторой паузы, наверное впервые за последние многие месяцы, улыбнулся. — А вы счастливый человек, Цанка.

Охранники основательно устраивались на ночлег. Их лагерь, как обычно, стоял впереди колонны и делился, как обычно, на две части. В одной более уютной палатке, видимо, находилось начальство, в другой, видимо, рядовые и их ровня, а также хозотряд. В их лагере чувствовалось какое-то оживление, движение. Оттуда доносилась некоторая небольшая радость жизни.

— Сегодня будут есть последнюю лошадь. Значит, завтра или в крайнем случае послезавтра мы будем на месте, — говорил Андрей Моисеевич на ухо Цанку, — сегодня мы будем действовать иначе, чем вчера.

— Это как? — удивился Цанка.

— Во всех ситуациях надо действовать с умом. Понял? Это — первое правило. Второе. Главное — терпение.

— А третье правило есть? — спросил Цанка.

— К сожалению, есть. Как повезет.

Все происходило как накануне. Охранники пристрелили последнюю лошадь, развели костер. Изнеможденные голодом и холодом заключенные наблюдали этот пир. Когда сытые и довольные охранники разбрелись по палаткам, выставив для себя охрану, из рядов заключенных кто гуськом, кто ползком поползли самые отчаянные к объедкам. Цанка, проглатывая слюну, тоже хотел было двинуться в ту сторону, но Бушман решительно остановил его.

— Потерпите. Все равно нам сейчас там ничего не достанется. А они снова будут стрелять, как в куропаток. Для них наша жизнь ничего.

— Я умираю от голода, я есть хочу. Пусть стреляют. Я буду ползти.

— Сидите. Цанка, мы сделаем все с умом. Доверьтесь мне. На белом фоне снега было видно, как черные силуэты беспорядочно двигались вокруг догоревшего костра. Арестанты уже не ползком и не в одиночку, а целой толпой ринулись к месту прошедшей трапезы. Начались крики, шум, возня. Все новые и новые измученные голодом люди ринулись со своего места. И тогда прогремели выстрелы. Началась паника, давка. Крики, стоны, мат пронзили тишину вечного безмолвия, тысячелетней безжизненности. Черная масса устремилась обратно. Скоро наступила зловещая тишина, и только один тонкий, почти детский голос кричал: «Мама, мамочка, помоги мне! Спаси меня!»

Цанка спал, кутаясь от холода, когда его растормошил Андрей Моисеевич.

— Вставай. Просыпайся. Ночь длинная, будем спать в тепле.

— Это как? — спросил изумленный Цанк.

— Молчи. Тихо иди за мной.

Они молча, гуськом, прижимаясь к земле, двинулись в сторону потухшего костра. На месте Андрей Моисеевич быстро сориентировался.

— Вы возьмите шкуру лошади, а я возьму две голенные кости.

— Зачем это? — удивился Цанк.

— Болтать некогда. Делайте, пожалуйста, все быстро.

Они быстро сложили окровавленную шкуру, подобрали брошенные рядом кости ног и пошли обратно. Под тяжестью ноши Цанка еле-еле продвигался. Несколько раз он падал и снова вставал. Несколько трупов арестантов лежало в беспорядке. Вдруг кто-то обеими руками схватил Цанка за ногу. От неожиданности Цанка испугался, отпрянул назад и упал на идущего следом Бушмана.

— Браток, браток! Братья, не бросайте меня! Спасите! Прошу Вас! — взмолился раненый арестант, еще сильнее обхватывая ноги Цанка.

Цанка молча отбивался. Он никак не мог встать, не мог избавиться от несчастного. В это время подоспел Бушман, он с размаху ударил конской ногой по голове раненого.

— Что ты сделал, — возмутился Цанк.

— А Вы, молодой человек, хотели его тоже на себе нести? И сейчас не поздно: накормите, напоите, согрейте. Проявите человечность, — шипел в ухо ученый. — Завтра его эти гады все равно застрелят, если пулю не пожалеют. Неужели Вы еще не поняли, что мы уже как звери. Все как звери. Если хотите, посидите, поплачьте… Вставайте. Пошли.

Через некоторое время они уже спали, укатавшись в шкуру лошади. Такого блаженства Цанка давно не испытывал. Ему было тепло, только ноги торчали в холоде. Он впервые за многие месяцы видел сон, что он дома, было лето, было тепло. Рядом были мама, родственники, дети, жена подавала вкусную еду. Было красиво и приятно… Его разбудил Бушман. Он тряс его плечо.

— Вставайте, вставайте. Если нас с шкурой здесь застанут, то убьют ли те или эти.

Цанку никак не хотелось покидать теплое убежище.

— Вы есть хотите? — спросил Андрей Моисеевич.

Этот вопрос моментально разбудил Цанка.

— Да. А что есть?

— У меня есть маленькая пилка. Распилим кость и будем есть костный мозг. Ты когда-нибудь ел костный мозг?

— Конечно, — ответил Цанк, — у нас это считается деликатесом.

— Тогда давайте, приступайте. Я уже минут двадцать стараюсь. Пока ничего не получается, только вот всю руку разрезал. Может у Вас получится. Вы все-таки моложе, крепче. Давайте, давайте… Бросьте к черту эту шкуру.