Никогда прежде дома у Алены не было такой тишины. Все как воды в рот набрали. Даже у Стаса пропало врожденное красноречие после того, как он рассказал, что восхищен игрой Макса и историей бабушкиного брата. Ему кивали, но и только. Привирать, как с Максом, с мамой и бабушкой он себе не позволял, а убедить их, что он не верблюд, было под силу лишь Кашпировскому. Сила убеждения Стаса распространялась только на подчиненных в силу финансовой зависимости, но не их родителей, по глазам которым было видно, что они б сами доплатили дочери, чтобы она с ним никогда не познакомилась. Алене давно не было так стыдно за мать. Вернее, ей впервые было стыдно — она ж ее ни с кем не знакомила. Серега все же отличный пацан — даже обдолбанный не сказал про нее ничего и никому. А, может, он ее забыл? Ну ведь бывает, наверное, такое у наркоманов. А вдруг? Хорошо бы так оно и было… Она его после вчерашнего поцелуя точно забыла и никогда не вспомнит.
Заодно ей стало стыдно за то, что в доме не обитали салфетки, а в пакете их оказалось слишком мало. Видеть Стаса среди висящего в ванной белья не хотелось, но что поделать — хорошо, что ее вещей там нет. Они пробыли в квартире меньше часа, а Алене казалось, что уже наступило утро. Стас еще пытался что-то говорить. Даже коснулся политики и экономики. В них он разбирался всяко лучше неблагодарных слушательниц. Встать и уйти они не могли, хотя все задыхались в обществе друг друга. Стас сделал, кажется, все, чтобы выглядеть просто, но лучше бы приехал в галстуке — тогда бы натянутая обстановка не была такой обидной.
— И вы считаете, что это сильно ударит по экономике России? — спросила мать так громко, что у Алены зазвенело в ушах.
— Не важно, что я считаю про страну. Я не экономист. Я просто торгаш, как говорит мать, — слишком тихо ответил Стас. — Дело в том, что оно уже ударило по нам и это не предел. Но я в этом бизнесе уже давно и не из таких ям вылезал. Мы с Сашей со всем справился. У нас неплохая для этого команда подобралась.
Он метнул быстрый взгляд в сторону сидящей навытяжку Алены, и та вспыхнула. Лицо матери осталось непроницаемым. С таким она зачитывала оценки за контрольные.
— За дочь не переживайте, — повторил он прямым текстом то, о чем толковал битый час с неизменным неуспехом.
— А я и не переживаю. С чего вы взяли, что я не доверяю дочери?
Алена попыталась выдержать взгляд матери, но не смогла. Господи, была бы кухня хоть чуть побольше — спина отвалится на табуретке. Дайте стул хотя бы! Или на диван наконец пересядем!
— Стас, хочешь я покажу тебе свою любимую игру?
Надо было раньше о ней вспомнить! Стас подлетел со скоростью ракеты, чуть не опрокинув табурет, и Алена за один прыжок оказалась в большой комнате у книжного шкафа. За книгами лежала перетянутая резинкой стопка карточек.
— Это мы с Максом сделали из старых открыток. Они разрезаны на четыре части. Каждому игроку раздается по шесть карт, ходим по очереди. Собранную открытку убираем. У кого не осталось на руках карточек, тот и выиграл. Играем?
— Играем. Только вдвоем в такие игры не играют.
— Я должна вымыть посуду, — ответила мать из прихожей.
Чашки ополоснуть, да? Алена глянула на нее с нескрываемой злостью.
— А мы бабушку попросим с нами сыграть, — тут же нашелся Стас.
— Да, бабуль? — поддержала его Алена.
Они действительно сыграли один раз. С лица Стаса не сходила улыбка, когда он видел собранные открытки, и то и дело говорил, что у них такая тоже была.
— Даже не знаю, хранят мои их или нет. А тут такое погружение в детство. Как же мы с сестрой не додумались превратить их в игру?
Вопрос был риторический, но усевшаяся в кресло мать не удержалась от комментария:
— Наверное, у вас были настоящие игрушки. У нас тоже есть где-то немецкое лото со зверюшками.
Стас поднял на нее глаза. Голос его по-прежнему звучал абсолютно спокойно:
— У меня после детского сада игрушек не было. Мне пришлось рано повзрослеть и помогать отцу кормить семью.
От вынужденного ответа мать спас звонок. Стас вытащил мобильник и выругался одними губами.
— Я просил не звонить мне сегодня. Просил? — лицо Стаса сделалось каменным.