Вот этими моментами духовных судорог, страшных, мучительных ощущений, способных сводит с ума и осуждается сама собой, уличается односторонность, близорукость, гордость той науки, которая непщует заключать в себе все искомое, присвояет себе бессменное диктаторство в управлении жизнью, отвергает, осуждает всякое другое искание, стремление, и между тем невольно сознается, что кроме видимого, осязаемого, ощущаемого, есть еще что-то высшее, о чем рассуждать отказывается, объявляя оное недоступным для ума, превыше его сил.
Как Литтре говорит, что вопрос о сущности и начале не подлежит позитивной философии, так Спенсер утверждает, что «сила», которую проявляет нам вселенная, совершенно неисповедима; и сам основатель позитивной философии, Огюст Конт, заключает, что «законы природы не могут дать ответа касательно собственного своего происхождения, условия случая бессильны что-либо сделать, следственно вселенная получила начало путем сверхъестественным». «Каким образом впервые развилась жизнь, это вопрос безотрадный», т. е. неразрешимый, сознается и Дарвин.
Религия и церковь принимают человека в свои объятия, отвечают на его вопросы, ободряют, укрепляют его на тернистом пути сей жизни. Зачем же вы, философы и естествоиспытатели, позитивисты, хотите мешать их благодатному действию, от которого сами, немощные, отказываетесь? Наслаждайтесь своими отрицаниями, если они вам так любы, но оставьте «малых сих», с здравым рассудком, без предвзятых идей, молиться и верить Сказавшему:
Вспомните еще страшное слово Спасителя:
В бессилии решить для себя роковые вопросы, если кто не может сказать: «Верую, Господи, помози моему неверию», то молись, по крайней мере: «Сомневаюсь, Господи, разреши мои сомнения».
Поэт[229]
так выразил нравственное состояние нашего времени:Он же, посылая книгу Нового Завета в подарок одной женщине, боровшейся с несчастием, говорит:
Вот еще четыре трогательных его стиха:
Найдены заведенные часы: нашедшие разбирают их пружины, колеса и стрелки исследовать, какая пружина приводит в движение то или другое колесо, которое прежде, которое после, через какие посредствующие части, какое направление принимают вследствие этого движения стрелки, чьей помощью указываются на циферблате секунды, минуты, часы, числа, месяцы.
Положим, что исследователи согласятся между собой, определят назначение и свойство составных частей и объяснят удовлетворительно весь механизм движения; положим, что они дойдут наконец до заключения, что должен существовать ключик, которым завелась машинка, и приведены в движение все части, – вообразят даже его как-нибудь… задачу свою исполнят они блистательно. Но разве тем дело кончится? Откуда взялся ключик? Кто заводит им часы?