Читаем Простая речь о мудреных вещах полностью

«Ничто не дает нам прав распространять психическую теорию нашего сознания и сознания животных на все вещества, во все времена и во все пространства».

«Положительная философия имеет в виду разъяснять лишь то, что подлежит человеческому опыту и наблюдению; каждый раз, когда логика данного времени пытается проникнуть за пределы опыта и наблюдения, философия позитивистов благоразумно останавливается и скромно сознается в бессилии человеческого разума. За этими пределами положительная философия ничего не отрицает и ничего не утверждает; она, одним словом, не знает непознаваемого, но констатирует о существовании его. Такова высшая философия; идти еще далее химерично, но доходить до этого значило бы бежать от нашего назначения».

«Человеческий разум в продолжение своего развития не раз принимал вещи, которые прежде казались ему немыслимыми, и отказался от других, которые считал единственно логичными: эта психическая несостоятельность в нем есть».

* * *

Что же говорит Литтре? Человеческому знанию здесь положены пределы.

Позитивная философия признает своим предметом только подлежащее наблюдению и опыту, т. е. подлежащее только нашим пяти чувствам.

Опыт не имеет никакого значения в вопросах сущности и начала, т. е. о сущности и начале мы не можем знать ничего по опыту, следовательно, и толковать о них позитивная философия не имеет права.

За пределами опыта и наблюдения философия позитивистов благоразумно останавливается и скромно сознается в бессилии человеческого разума.

За этими пределами позитивная философия ничего не отрицает и ничего не утверждает, не знает непознаваемого, но констатирует о существовании его.

В человеке есть психическая несостоятельность.

* * *

Прекрасно! Позитивная философия приняла вселенную comme un fait accompli, отмежевала себе известное пространство и занялась сочинением его толковой генеалогической статистики.

Никто не имеет права нарушать ее спокойствия и мешает ее важным и многополезным исследованиям. Почтенное, благородное, необходимое занятие. Это жизнь естественных наук, в высшем их значении взятых. Сами святые отцы, проводившие все свое время в богомыслии и подвигах духовных, сознавали достоинство искания истины. Марко подвижник, например, говорит: Не разумеяй истины, ниже истинно веровати может. Разум бо по естеству предваряет веру (О добротолюбии). Наконец есть великое слово Спасителя, которое можно, кажется, применить к делу науки: блажени алчущие и жаждущие правды, яко тии насытятся!

(Мф. 5, 6)

Должно желать успехов позитивной философии, радоваться им и содействовать всеми силами, кто сколько может, ее благородной цели познания природы вещественной, но благоволит же и она относится, хоть с такой же скромностью, к вопросам природы духовной, лежащим, по собственному ее сознанию, вне пределов, ей подведомственных.

Откуда это все? Как оно произошло? Для чего? Надолго ли? Что такое жизнь? Что такое человек? Зачем он здесь? Что ему делать и как ему жить? Что такое смерть? Роковые эти вопросы нам присущи: от них нельзя уйти никуда, нельзя ни запереться, ни застраховаться; они не дают покоя мыслящему человеку и мучат его с первой минуты сознания; никогда позитивная философия, какие бы открытия ни сделала в отмежеванных себе границах, не заглушит их, не удовлетворит духовной жажды человека.

Ученые, отвлекаясь, увлекаясь и завлекаясь, могут иногда довольствоваться мнимой положительностью, и даже наслаждаться своими открытиями в ее пределах; иные, погружаясь в свои изыскания, тонут в их глубине (а наши в лужах, нет, – в помойных ямах Запада) до такой степени овладеваются ими, что лишаются способности поднять голову, посмотреть на небо и обозреть горизонт. Теряясь в частностях, они не могут уже возвыситься до общего; занимаясь мелкими дробями, тупеют для воображения миллиардных чисел и так тяжелеют, что не могут возвыситься до мысли о великой единице трехипостасной.

Впрочем, я не верю, чтобы мог существовать такой охлороформенный (обезчувственный) позитивист, к которому б никогда не попадали в голову роковые вопросы. Не верю я, чтобы никогда не обеспокоили они, не смутили самого выспреннего философа на высоте его умозрений и в глубине его исследований, вдруг представясь его уму и оставаясь безответными. Не может быть, чтобы какому-нибудь Дарвину, Лапласу или Гегелю, не становилось иногда жутко и чтобы дрожь не прибегала вдруг по его телу при подобном, невольном недоумении.

Это недоумение, эта дрожь должны увеличивать его беспокойство и смущение гораздо больше, чем обыкновенных смертных, соразмерно с высотой, глубиной и силой его ума.

Перейти на страницу:

Похожие книги