Простая речь о мудреных вещах

Нет, здравый смысл, даже один, думать так не может.

Страх берет при этих мыслях, и потому всякое опрометчивое отношение к этой пучине чудес, которое распространяется в нашей молодежи, благодаря диким воплям незваных учителей, возмущает дух, возбуждает негодование к учителям и сострадание к ученикам.

Чаю воскресения мертвых и жизни будущаго века! Аминь!

О жизни по смерти

Если душа наша бессмертна, если есть для нас другая жизнь, то должна быть какая-нибудь цель нашей жизни. Нельзя представить ее без цели (а ведь так должны принимать модные философы). Случайность, бесцельность, равнозначительны с нелепостью или бессмыслицей.

В природе все целесообразно: одна только человеческая жизнь, самое мудреное явление, было бы без цели! Как бы это могло случиться!

С другой стороны, без цели, не зная, для чего мы живем, на что бы и жить, чтоб кончить ничем? Что это была бы за жизнь? Мимолетный обман. Лучше бы смерть…

Неужели надо жить только для препровождения времени, которое этою же жизнию и образуется и изменяется? Живите, терпите, хлопочите, возноситесь, – удар, – и finita la comedia! Что за нелепости!

Что такое человек? Пылинка. А весь род человеческий со всей землей – пылинка в сравнении с мириадами миров, но он обнимает мыслию всю эту беспредельную вселенную, и возлетает в своем воображении выше ее из-под костяного своего черепа.

Такому благородному, высокому, могущественному творению должна быть предназначена какая-нибудь великая цель.

Цели мы не понимаем сами, понимать не можем, но это не дает нам права отвергать ее, принимать ее мы должны.

Должна быть цель! какая же?

Надо искать ее человеку; вот в чем и должна состоять его главная работа!

Если есть другая жизнь, то эта должна быть, видно, приготовительным классом, служить для нас школой, по окончании курса в которой нам предстоит по экзамену переселение в другой мир.

Мы должны, ответ естественный и единственный, стараться о том, чтобы жить как можно лучше.

Более ничего придумать нельзя.

Что же нам делать?

Марфо, Марфо, печешися и молвиши о мнозе службе, едино же есть на потребу, сказал тот же Учитель, которого мудрее на земле не было никого.

Как же можем мы жить лучше?

Этому должна научать нас наша совесть.

Но опыт однако ж показывает, что улучшаться сами собою мы едва ли можем.

Мы должны по крайней мере, желать искренно улучшения, стараться по мере сил об исполнении этого желания и молиться!

Род человеческий совершенствуется, говорят, в течение времени (хоть это в некотором смысле и неправда); следовательно, все поколения работают для одного, последнего, счастливого, которому предоставлено пожать плоды всех прежних трудов. Положим так, но все-таки это не значит, чтобы всякий человек не мог в свое время вырабатывать себя, усовершенствоваться относительно, насколько ему назначено, то есть на данные ему пять талантов, например, приобретать другие пять талантов: не одни только последние могут быть и сделаться совершенными. Усовершаемость всякому человеку предлежит в его времени, а не в общем[42].

Развиваясь больше и больше вместе с умом, сердцем и волею, поднимаясь выше и выше, природа человеческая достигала возможной высоты в лице непорочной Девы Марии, которая чистотою своею и святостью была честнейшею Херувим и славнейшею без сравнения Серафим. Дух Святый снизшел на Нее, и сила Вышняго осенила Ее, и Она удостоилась родить Сына Божия, который был вместе и сыном человеческим, – свет миру и идеал.

Се раба Господня! Буди мне по глаголу твоему, отвечала она благовестителю, предаваясь безусловно в волю Божию.

Вот этих слов ожидал древний мир, в исполнение обетования, данного праматери Еве, что семя жены сотрет главу змия.

Не требуется ли и от всякого человека, скажем здесь, кстати, в исполнение какого-то непостижимого закона, нечто подобное, – Рождество Христово в его душе? Но мы требования этого не только исполнить, но и уразуметь бываем большею частью все-таки не в состоянии, или знать не хотим, разве малая часть избранных, как будто искони предназначенных, их же имена написана суть на небесех.

Отчего же так? Опять непостижимость, подобная прочим, опять убеждение, что человек может только стараться о своем улучшении молиться со страхом и трепетом, и предаваться в волю Божию.

Душа бессмертна, следовательно, наша смерть – это только перемена одежды. Умирая, мы только снимаем платье.

А какое же надеваем? В каком виде жизнь продолжается?

Какую форму примет душа человеческая, оставив свою земную оболочку?

Какое место займет во вселенной?

В какое отношение станет к ней, к Богу?

Если всякие даже искусственные человеческие учреждения, как будто случайные н временные, имеют, пред глазами нашими, какую-то кристаллизацию, что при некоторых случаях подмечено удачно Боклем, то почему же не предположить, или не допустить, такую же духовную кристаллизацию и из всех наших действий, мыслей и чувствований для будущей жизни?