Простая речь о мудреных вещах

2) Однажды был случай, от которого зависело или приобрести мне уважение, принадлежавшее человеку честному, правдивому, бескорыстному, усердному к своему Государю, и наблюдающему пользу общую; или быть почтена человеком вздорным, ни с кем не уживающимся в ладу, а может быть и мелочным. Последствие показало мне, что я от просвещенного Министра, тогдашнего моего начальника, заслужил, кажется, первое; но когда я отправлял о том представление мое, сочиненное мною самим, то вот что было: я сделал большую, солгавши без намерения, ошибку, могшую дать совсем другой вид делу, или, по крайней мере, остановить ход одного и ослабить мое представление. Ошибка по перебелении бумаги с моей руки писцом и при поправлении оной, не была мною замечена; ошибка не была замечена и секретарем моим, по написании бумаги набело, и при сличении оной с черновою; ошибка не была паки мною замечена при прочтении и при подписании в вечеру беловой бумаги, и бумага потом отослана была с ошибкою на почту. Но завтра поутру, при просыпании, мне запала мысль прочитать бумаги. Два часа я не мог быть покоен: желание прочитать еще раз бумагу меня мучило; а на что прочитать? Если бы кто потребовал от меня тогда отчета, я не мог бы дать порядочного. В девятом часу по утру я пишу к секретарю записку, чтобы он принес мне конверт, включающий в себя ту бумагу, а если он ускорил уже отдать на почту, то чтобы непременно вытребовал ее на время. Секретарь выполняет мое приказание, берет с почты конверт, и ко мне приносит. Я распечатываю и читаю бумагу, а он, стоя позади меня, вдруг вскрикивает: «Да что же вы такое изволили написать», – дает мне заметить ошибку. Я благодарю Бога, благодарю его, поправляю ошибку, приказываю переписать лист, запечатываю бумагу и отправляю на почту. Заметить нужно, что не только брать с почты отправленную бумагу для прочтения, но даже желание то сделать, пришло мне один только раз в жизни, и точно тогда, когда сие столько нужно было.

3) В другой раз из присутственного места, в котором я председательствовал, отправлялись списки о чиновниках. Нужно было поспешить, и некогда было мне за другим занятием рассмотреть белых отправляющихся. Когда надобно было их подписывать, я спрашиваю, у секретаря того места: поверял ли с черными? «Два раза читаны», – отвечает он мне. «Смотри же, – сказал я, – верно ли? Ведь ты за это ответствуешь: ибо ты скрепил». «Верно, – отвечал он, – не извольте сомневаться», но я вдруг, можно сказать, больше машинально, нежели намеренно, развертываю посередине тетрадь, листов из тридцати состоящую, вскидываю взгляд и усматриваю ошибку, которая служила бы ко вреду того чиновника, в списке которого была сделана. Я прихожу в сердце, журю секретаря, беру списки домой, прохожу все, и не нахожу нигде никакой другой, ниже малейшей, ошибки: следовательно, взгляд мой попал из восьми или девяти сот строк точно на ту, где поправить надобно было ошибку, ко вреду служившую человеку.

4) Еще однажды посылал я распорядительные предписания, по весьма важному случаю, в том числе циркулярное. Мысль, что спешили писавши, заставляет меня из двенадцати бумаг выдернуть из середины одну, подобно, как выдергивают карты из колоды. Я читаю бумагу слово от слова и вижу страшную ошибку: так случилось, что пропущенные два слова писцом давали совсем другой смысл моему предписанию, и выйти бы должно от того замешательство и промедление. Я смотрю остальные одиннадцать бумаг, и ни в одной из них не было не только подобной, но и никакой ошибки[85]

.

Книжечку свою, из которой почерпнуты вышеприведенные четыре случая, г. Бахтин начинает следующим объяснением.

Сколько могу вспомнить, это было около тридцать второго года моего возраста, как я начал замечать, что мне не тогда, когда я уже хорошо проснулся, но в самое почти то время, когда просыпаются, – приходят иногда вдруг мысли, или, так сказать, пролетают через голову мою идеи весьма сильные, острые, разрешающие иногда бывшее в чем-либо мое недоумение, а иногда совсем новые, о таких предметах, кои меня мало прежде занимали; однако же всегда относительные ко мне собственно, и заключающие в себе или то, что написать, или сделать мне должно, или то, в чем я должен взять мою осторожность. Довольно странное замечание: никогда такие мысли не родятся во мне при просыпании от послеобеденного сна, а только поутру.

Сии мысли я называю сильными, потому что вкратце содержат в себе много так, что ежели бы я другому захотел изъяснить вздуманное мною в одну из таковых секунд, то надобно бы употребить, например, экстракт книги, или эскиз картины, то есть, что он так же, как экстракт или эскиз, содержат в себе все части книги или картины, но только не в такой, как книга и картина, ясности и пространства.

Я называю их острыми, потому что в них вдвое, а может быть, и впятеро бываю умнее, нежели каким обыкновенно себя чувствую…