Простить и поверить (СИ)

Она обхватила руками его шею, приникла еще сильнее и коснулась кубами чуть ниже Димкиного уха. Зажмурилась, вдыхая его запах, и ощутила, как в голове снова зашумело, путая мысли и выпуская на волю глубоко запрятанные желания. Как легко Димка их освободил, и Лена вдруг поняла, что он позволит ей что угодно. Позволит, потому что сам хочет. И вовсе не ее вызывающая фраза про монаха стала причиной его срыва, а именно эта старая и слишком сильная страсть. Она захватила их обоих, и вдруг оказалось, что нет ничего слаще, чем сдаться на ее милость.

Лена лукаво улыбнулась и лизнула Димкину шею. Солоноватый вкус взбудоражил так, что Лена судорожно вздохнула. Тут же снова приникла к Димкиной коже губами, а ладонями прижала его голову в собственной шее, чтобы он только не переставал целовать, чтобы понял, как ей это надо, чтобы чувствовать его ласки еще ярче — и беспутно хотеть большего.

Дима почти не ощущал, что она делает. Все нервные окончания жаждали только того, чтобы сделать Черемуху своей. Он должен был узнать ее — всю, от макушки до кончиков пальцев на ногах, он должен был ощутить каждый сантиметр ее тела собственным телом, он должен был потрогать, погладить, сжать, стиснуть, позволить себе напитаться ей так, чтобы после не было мучительно больно за то, что взял слишком мало. Черт его знает, что будет дальше. А сейчас он отрывался за все двенадцать потерянных лет и знал, что не остановится.

Пальцы, нажимая, прошлись по ее позвоночнику, скользнув в продольную ложбинку, и от этого мучительно заныло в паху. Эта девчонка возбуждала его каждой частью своего восхитительного тела, а ведь он еще даже не начал ее познавать.

Черемуха…

— Ленка!..

Она что-то пискнула в ответ, но Диму не интересовали слова. Он завелся от ее голоса — низкого, распутно томного. Никогда еще не слышал ее такой. И уже не надеялся…

Новая жаркая волна накрыла раньше, чем он успел довести эту мысль до конца. Дима снова нашел губами Ленкины губы, завладел ими по-хозяйски, а ладонями проник под ее лифчик и сдвинул его наверх, освобождая грудь. Ленка замерла на секунду и, кажется, даже прикусила ему губу, а он, случайно поймав какую-то шальную идею, стянул с нее лифчик прямо через голову, а потом приподнял Ленку и усадил ее на столешницу кухонного гарнитура. Сделал полшага назад, тяжело дыша и тщетно пытаясь хоть немного протрезветь, а она вдохнула словно бы со всхлипом и обиженно скривилась.

— Димка!..

— Подожди! — выдохнул хрипло он. — Хоть секунду, Лен! Я должен на тебя посмотреть!

Она изумленно хлопнула ресницами, но на лице у Димки была написана такая упрямая решимость, что спорить с ним не имело смысла. Он действительно смотрел на нее с каким-то мучительным удовлетворением, а Лена чувствовала, что от этого взгляда краснеет. Она не привыкла, чтобы мужчины рассматривали ее полуголую, но сейчас смущение слишком быстро пало перед небывалой ранее храбростью. И в этой храбрости она подняла руки к голове, сняла заколку, распуская волосы, тряхнула ими, позволяя свободно упасть на плечи, и тоже испытующе взглянула на Димку.

И напросилась.

— Черт бы тебя побрал, Черемуха! — рыкнул он. Снова впился в ее губы, обхватив одной ладонью ее голову, а вторую пристроил на грудь. Сжал едва ощутимо, отчего у Лены сорвалось дыхание и затянуло между ногами. Она приоткрыла рот, впуская Димкин язык, зная, что от этого все будет острее и ярче. Димка еще придвинулся, задирая собственными бедрами ее юбку и почти задевая там, где Лена так хотела его чувствовать, и она не сдержала новый стон от его искусных пальцев. Да-да, именно так хотела ее грудь, именно здесь ее надо было трогать, и гладить, и ласкать, распаляя тело и сводя с ума в этой горячке. Лена впилась пальцами Димке в спину, не в силах хоть что-то делать, потому что он полностью владел ее телом, словно знал какие-то волшебные точки, от прикосновения к которым отключалась любая стыдливость и оставалось только одно всепоглощающее желание.

Лена обхватила ногами его бедра, прижалась к ним так крепко, что почувствовала наконец и его твердокаменное вожделение. Димка дышал коротко и тяжело, а тут и вовсе выдохнул ей в рот с каким-то страданием.

— Я тебя хочу, Черемуха! — до дрожи грешным голосом выдал он. — Я должен тебя получить, слышишь? Я уже не могу так!..

Как будто Лена могла! Она полжизни бы отдала за то, чтобы между ней и Димкой не было сейчас стольких слоев одежды. Она тоже его хотела. Она тоже должна была получить его — целиком, в себя; прочувствовать, узнать, стать с Димкой единым целым. У нее ныло между ногами, и Лена знала, что никогда не перестанет ныть, если Димка не удовлетворит эту боль, не избавит от нее, не превратит ее в обещанное наслаждение. Только он мог это сделать.

Единственный. Самый нужный на свете…

— Я прокляну тебя, Корнилов, если ты не закончишь, что начал, — криво усмехнулась она — и таким голосом, что с трудом его узнала. — И у тебя никогда больше ни на кого так не встанет, даже с виагрой.