Простить и поверить (СИ)

— Хотела услышать твой ответ, — честно ответила она и глянула на него из-за плеча. Димка стоял у самого входа, снова засунув руки в карманы, и до какого-то совершенства вписывался в Ленино личное пространство. Да, вот такой — в тонком сером свитере, джинсах и носках — абсолютно свой и абсолютно нужный, и ближе него никого никогда не было. Вот бы видеть его каждое утро — даже просто для того, чтобы он заполнял собой слишком просторные комнаты и не давал Лене в них теряться. И весело подначивал ее, не позволяя расслабляться и жалеть себя. И согревал ее одним своим прожигающим взглядом, позволяя ощущать себя желанной. Как она всего пару минут назад ощутила. И никак не могла из этого ощущения выбраться.

— Какой ответ, Лен? — что-то совсем бредовое спросил Дима, потому что бесстрастно смотреть на нее в столь вызывающей позе было просто невозможно. До округлого зада в строгой обтягивающей юбке можно было дотянуться рукой, и ладони горели от желания прямо сейчас огладить Ленкины ягодицы, а заманчивый вид стройных ног в слишком целомудренном разрезе юбки иссушил горло так, что едва можно было говорить. Полоска бледной кожи между коротким пиджачком и поясом юбки бросила в жар, прилепив ткань джемпера к торсу. А тягучий испытующий Ленкин взгляд электризовал воздух, почти вдалбливая мысль, что Черемуха хочет того же, чего и он. Дима физически ощущал это ее желание и больше не мог ни о чем другом думать.

Лена распрямилась, тоже пытаясь сообразить, о чем они только что говорили. Тряхнула головой, опустив глаза в пол, и уперлась взглядом в Димкины ноги. Без вечных кроссовок его плоские ступни почему-то оказывали на нее совершенно гипнотическое действие, словно она увидела его голым. Дыхание участилось, Лена стиснула руки, пытаясь овладеть собой, и облизнула пересохшие губы. Этот придурок вообще понимал, что они сейчас совершенно одни в пустой квартире и что Лена не оттолкнет, если он вдруг перестанет так старательно себя сдерживать? Ведь именно этим он и занимался, по крайней мере сегодня. Этот хрипловатый голос Лена знала и ни с чем не могла спутать. От него до грехопадения был один шаг.

И она его сделала.

— Когда ты подался в монахи, Корнилов?

Он резко выдохнул, забивая на все свои принципы, и тоже шагнул к ней…

Глава 20

Пальцы в волосы и губами поймать приоткрытые Ленкины губы. Господи, он мечтал об этом черт знает сколько времени! Она полоумная, конечно, и не знает, на что напрашивается, но все это уже не имеет значения. Где-то в затылке перещелкнуло, запирая все отговорки и поводы для отступления, потому что в такой близости с Черемухой Дима всегда жил только ощущениями, а тех сейчас было через край. Нет, не забыл, ничего не забыл, все так же пьянея от сладких Ленкиных губ и от этой ее совершенно чудной отзывчивости.

Как он не понял, что она тоже этого хотела? Повторить, попробовать, узнать — как оно, спустя двенадцать лет? Иначе не цеплялась бы так судорожно пальцами за его плечи, не целовала бы сама с такой одержимостью, не вжималась бы всем телом, словно, как и Дима, не могла больше терпеть. А он мял ее почти с остервенением, давая волю рукам, вспоминая каждый Черемухин изгиб, упиваясь ею и уходя с головой в собственное желание. Избавить бы Ленку от этих тряпок, увидеть ее во всей красе, почувствовать кожей ее кожу, пока не задохнулся в застревающем на полпути дыхании и не обуглился от бушующего внутри огня. Готова ли Черемуха зайти так далеко? Не спросить, потому что слова не шли, а язык был категорично занят совсем другим делом. Не догадаться — только рисковать, надеясь, что он все правильно почувствовал.

Руки сами решили за него. Нащупали пуговицы у крутой Ленкиной груди и принялись легко выдавливать их из петлиц. Я тебе покажу монаха, Черемуха!

Лена охнула, не отрываясь от его губ, и сунула ладони ему под свитер, прямо туда, к обжигающему телу, которое так давно и сильно хотелось потрогать. Двенадцать лет назад она так и не осмелилась на подобную вольность, но теперь девичья стеснительность канула в Лету. Димка сам начал, так пусть не жалуется на ее развязность.

Впрочем, кажется, это было последним, что он собирался делать. Вместо этого спустил с Лениных плеч пиджак, тут же стянул с себя одной рукой свитер, а второй вжал Лену в себя и впился губами ей в шею. Она даже застонала от удовольствия, раз и навсегда забыв об отвращении к мужским ласкам. Как можно испытывать отвращение, когда от жадных Димкиных губ кожа наливалась огнем, а внутри дрожало от жажды продолжения? От его поцелуев кружилась голова, и Лена отчаянно жалела, что он перестал терзать ее губы, найдя себе другое занятие. А впрочем — разве она не могла сделать то же самое? Попробовать Димку на вкус, раз уж он предоставил ей такую возможность?