Просторный человек

Ася садится на кровати, Сашка — на своей. Они глядят друг на друга и чему-то смеются. Они рады этой ночной встрече, ветру с поля, миновавшей опасности.

— Мам, расскажешь, как было, а? А я — тебе, ладно? Про сову. Ну давай поговорим!

— Ни за что, Сашка, ни за что!

ЧАСТЬ II

ГЛАВА IV

ПУТИ ПЕРЕСЕЧЕНИЯ

Часто люди пересекаются на самых неожиданных параллелях. Это всегда удивительно: вот ходят, еще ничего не зная один о другом, не увидав ни разу. И вдруг — пожалуйста! — столкнулись случайно, отличили, будто узнали друг друга в толпе себе подобных, прикипели душой!..

Все трое встретились у ФЕИ. Тут, к сожалению, нет сказки. И авторского произвола нет. Потому что, как будет видно дальше, они, именно они — здесь люди не случайные. А ФЕЯ — персонаж довольно обыденный. Начнем с того, что это — о н. И у него здоровенные руки, толстые пальцы со светлыми волосками на фалангах и с короткими ногтями. Тело тоже отменно крупное, голова ушастая и почти лишенная волос (так, самую малость — белесые такие, коротенькие, мягкие). Он прежде был хорошим рабочим на заводе — непьющим, дельным, за что и выдвинули на учебу, потом — в начальники и — по профсоюзной линии. Так и пошел. Он и теперь не пьет. И очень деятелен, — такой уж он закваски, Федор Евдокимович Ярченко — сокращенно ФЕЯ.

Дом, где ФЕЯ совершает свои не волшебные, но достойные удивления дела, — совсем обычный. Даже, может, поменьше многих. Где-то в нем и живут — на третьем, кажется, этаже. Окна светятся: абажуры, торшеры, люстрочки. И — тепло, батареи повсюду. В ФЕИНОМ полуподвальном — тоже. Очень тепло. Даже жарко. Особенно когда соберутся все, кто причастен. В основном тут работают старики пенсионеры — «гномы малых дел», как прозвала их Анна Сергеевна. Дела-то, может, и малые, но общее дело — большое и прекрасное. Это только называется — нагрузка, а какой же это груз, какая ноша — делать доброе?! Так ведь? Ну, а если и не так? Если трудно? Нагрузочно? Все равно надо.

Однажды до начала собрания в кабинете ФЕИ был объяснен от самых глубин ФЕИНОЙ души преломленный этой же душой принцип деятельности.

Вот он стоит, Федор Евдокимыч, над своим неказистым столом — глядит простодушно и вместе назидательно (ведь назидательность вообще простодушна, она верит в слова!) и говорит — как вбивает, ввинчивает, иногда — вмаливает (от слова «молить», «умолять») простую и трудную истину:

— Мы должны помогать. По-мо-гать! Всем. Нелицеприятно. — Глаза его ясно сияют на грубо струганном лице. — Я сам, может быть… или вы… кто-либо из вас… — Ну, не самый, что ли, добрый… да… не лучший, может, человек. Другие, которые тоже хотели сюда… Он сердито стукает пальцем по столу сверху вниз. — Они, может, и добрей. Но — пожиже. — И воодушевляется. — Тут ведь как? Тут жми да жми! Добро, как говорится, должно быть с кулаками… Да… с большими… Поэт сказал… Так что м… надо иметь… эту… как бы точнее… длань!

Речь его нельзя передать словами, то есть простым написанием, выходит нескладно, а надо — в сочетании с корявым пальцем и запрокинутой головой. Тогда в остановившемся времени он предстает неким иероглифом, который обозначает  р е ш и м о с т ь, о т д а н н о с т ь  д е л у, г о т о в н о с т ь  н а  в с е. (Ну, может, не на все, но — на многое. Это тоже ценить надо!)

Остановившееся время. Стоп-кадр: зафиксировано, запечатлено, подарено вам, владейте с трепетом. И пошло дальше. И пошло. И вот уже распался иероглиф. И дрожавший в воздухе звук и знак растекся по углам. А каждому пришедшему дано наипрозаичнейшее задание: разобраться, установить, уточнить.

О чем это?

Да обо всем. Тут и больница, где уход и санитарные нормы, и, грубо говоря, скандал между врачами вышел; и контора, которая должна строить, а она — н е (или — е д в а - е д в а, или — к о е - к а к). Ну что еще? Школа. Кондитерская фабрика — лакомый кусочек. И ликеро-водочный (тоже лакомый).

Пенсионеры (как и все прочие) работают на добровольных началах. Душу вкладывают. И такое иной раз раскопают!

Поступил, к примеру, сигнал: на заводском дворе стоят во власти стихий новые и дорогие машины.

Старик идет, пытается узнать почему, а ему — всякие объяснения, что иначе, дескать, нельзя, что из-за этих машин предстоит перестройка всего трудового процесса, а это даст огромный убыток, а план — надо, а зарплату — надо… И вроде бы сделали все так, как следует.

— А машины эти, стало быть, не нужны?

— Как же?! Уже освоено сорок процентов!

И вот, как бывало, в школьном задачнике: заводом таким-то закуплено столько-то машин на столько-то миллионов рублей (каков размах!), а освоено 40 %. Это составляет прибыль…

…разрушающиеся же на задворках машины (60 %) стоили заводу, то есть государству, такую-то сумму, и она, сумма эта, размыта дождями, заржавела и пропала, будто и не было. Каков убыток? Старик пенсионер не обязан считать. Но он считает. Как в начальных классах: то условие задачи прочтет, то в ответ заглянет — нет, не сходится так, чтобы все в порядке! Но в школьные годы, бывало, сунет тетрадку с нерешенной задачкой в портфель и — горя мало! А тут…